Вкушая Павлову - Дональд Майкл Томас Страница 5

Мир существует лишь благодаря неким законам — на первый взгляд, совершенно банальным и произвольным. Я не силен в физике, но знаю, что два электрона не могут занимать одно и то же место. Если же они в какой-то момент и оказываются в одном месте, то у них непременно разная скорость. Если же у них одинаковая скорость, то они не могут оказаться в одной точке пространства. Это так же произвольно и безумно, как правила игры в шахматы, и тем не менее в противном случае Вселенная превратилась бы в суп. Это, как я понимаю, и есть закон, который открыла Паула. {19}

Мне снится, что моя дочь Анна приносит письмо. Оно из Франции. Внутри фотокарточка Евы. Ева — моя любимая внучка. Какие у нее чудесные глазки, с какой надеждой смотрит она ясным взором на этот несчастный мир! Вот какая нить жизни тянется за мной. Ева выйдет замуж, нарожает детей и превратится в старую даму, которой будут присылать фотографии ее внуков, которые будут жениться, рожать детей, и так далее, и так далее… Нить эта тянется дальше, чем ряд звезд от Охотника до Андромеды. Мне надо бы в последний раз взглянуть на звезды; а впрочем, кажется, не так уж надо. Раз мы родились от звезд, то носим их с собою всю жизнь и прихватываем за черту смерти. В моем прахе воссияют созвездья.

Но на Еву хотелось бы взглянуть еще разок! Мы не берем с собой за черту смерти малых детей. Сейчас Еве, наверно, пятнадцать. Она для меня значит больше, чем ее отец Оливер. Мои сыновья стали ни рыба ни мясо. Мартин воображает себя Ромео, но жена его каждый божий день умирает. А третьего сына зовут… Забыл. Только что помнил. Все они в прескучном среднем возрасте. И боюсь, все они — посредственности.

Эрнст!

Очень просто забыть имя одного из сыновей — но только не старшего!

Я назвал их в честь героев. Кромвеля. Лютера. Моего старого учителя. Но, увы… уж Мартин Лютер-то позаботился бы, чтобы жена не нашла альбом с фотографиями его подружек — тех, что стоят на панели. А Мартин еще и банкир! Это яблоко упало далеко от яблони. Да что там…

Позже утром на горизонте появляются кучевые облака, но большая часть неба еще остается ярко-голубой. Облака ослепительно белые на фоне неба. Наверно, именно такой должна казаться Антарктида взору плывущего на юг моряка! Сегодня довольно свежо, и меня утеплили плащом и шляпой. Когда появляется наша чау-чау Люн и бросается ко мне, я наклоняюсь погладить ее, но она отскакивает, съеживаясь от страха. Теперь только Анна, да еще Шур, мужественно подходят ко мне вплотную, не выказывая отвращения к запаху из моего рта.

Вновь появляется преданный Шур и делает мне укол. Боль чуть-чуть утихает.

Долгий, скучный день скрашен появлением трех гостей: Лу Андреас-Саломе, Исаака Ньютона и Чарльза Дарвина. Особенно я рад приходу полной, пышногрудой Лу: ведь я думал, что она уже умерла. Но невозможно быть живее, чем Лу. Ее ясные голубые глаза сияют, щедрые губы растягиваются в улыбке, роскошные пшеничные волосы переливаются на солнце. Блистательная Лу совершенно затмевает угрюмых англичан в их темных сюртуках. На ней искрящаяся меховая шуба, словно олицетворяющая все леса России. И философ Платон, и поэт Гете любили скрываться в их чащах. Вместе с Гете посетила она свою родину после революции — и та поблекла перед Лу.

Поначалу я смущен, ибо Дарвин, Ньютон и я — члены Королевского научного общества, а Лу — нет. Но ей быстро удается разрядить обстановку. Между нами начинается неспешная беседа, и на время я забываю о годах и о боли. Дарвин рассуждает о своем великом открытии, согласно которому все во Вселенной связано Любовью. Спрашиваю, как он совершил это открытие, а он отвечает, что это случилось, когда на колени ему упал воробей. {20}

— Для нас, женщин, — размышляет Лу, — любовь и существование неразделимы. Мы созданы без швов, — она приподымает край шубы и поворачивается на стуле, демонстрируя свою икру, — мы цельные. То же самое и с нашими телами: задний проход по сути ничем не отличается от нашей вагины.

— Мой друг Дарвин, — бормочет Ньютон, — имел в виду духовную любовь.

— Разумеется! Но для женщины нет разницы. Духовное и эротическое суть одно и то же. Вот почему мы, женщины, становимся такими хорошими психоаналитиками. Я права? — Она смотрит на меня, ища подтверждения, и я киваю. — Нас ничто не шокирует, понимаете? Например, мастурбация…

Она выскальзывает из своей шубы. В чем мать родила присаживается на корточки и начинает тереться анусом о пятку. На ее лице выражение неземного блаженства, ее глаза закрыты. Через несколько минут у нее начинается дрожь, конвульсии; она закидывает голову и заходится стоном.

Она отрывает налитые, белые ягодицы от пятки, ложится на травку, откидывает руку. И тут из ее ануса медленно выползает зеленая змея. Когда та выходит целиком, видно, что в ней около пяти футов длины. Зеленая мамба. Она обвивается вокруг темной штанины Дарвина и ползет наверх. Плоская головка, а следом и вся змея исчезает в длинной седой бороде Дарвина.

— Не беспокойтесь, она ядовита, — говорю я. — Все потому, что этих змей убивают.

В этот миг мне кажется, что Анна нежно склоняется надо мной и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Я отрицательно качаю головой.

Лу цитирует строчку из книги русских стихотворений, которую когда-то мне подарила. «Когда Психея-жизнь спускается к теням…» — слышим мы ее резкий, хрипловатый голос. Русское стихотворение генетика Менделя. {21} Книгу эту она купила, вернувшись в Петербург после революции. Она побывала там со своим мужем Андреасом и любовником Рильке.

Я говорю о том, как трудно найти тихую гавань среди высоких, неприступных белых утесов. Когда моря дыбятся волнами.

— Но вам это удастся. Вы, Фрейд, всегда были конквистадором! — говорит мрачный Ньютон.

— Да, — вздыхаю я.

Неуклюже прихрамывая, Моника приносит нам чай. Мы сидим развалясь, причем Лу совершенно голая, как на знаменитой картине Мане. Чувствует она себя совершенно свободно.

Мое только что бодрое настроение быстро улетучивается, меня клонит в сон, мне снится боль, снится, что Паула и Эрнст несут меня в дом. Имя Паулы вызывает ассоциацию с Павлом, евреем-отступником, а при имени Эрнст в памяти всплывает мой добрый учитель Брюкке. Мост между двумя мирами. {22}

Я балансирую на грани пробуждения и то ли во сне, то ли наяву читаю газетные заметки, колеблющиеся между здравым смыслом и полным бредом. Вот один из примеров: «Общий интерес к промышленности мясоперевозок связывает Муссолини и миссис Вирджинию Вулф».

Помню, как меня навещали супруги Вулфы. Он — с лицом, ухоженным, как английский садик, она — с лицом страдающей от запора лошади.

Когда я делаю над собой усилие и преодолеваю грань между сном и явью, я вижу Анну, которая устраивает меня поудобнее.

— Софи заходила — посмотреть, как ты тут, — говорит она.