Меня убил скотина Пелл - Анатолий Гладилин Страница 5

К Говорову вернулось спокойствие. Теперь он кум королю, а Кирочка простит ему этот кутеж. При всем ее сволочном характере она всегда одобряла траты на кафе и выпивку. Впрочем, зря он катит бочку на жену, ее скандалы и истерики — нормальная реакция на занудливость Говорова, на бесконечные указания «сделай так, не делай этого», на непрерывные подсчеты. Еще Денис заметил: «Родители, ведь если вы о чем-то между собой говорите, так только о деньгах!» Неправ Денис, хотя в последние два года именно так и было… Денис рос баловнем, ни в чем не знал отказа, Кира ему потакала: хочешь железную дорогу, велосипед, поездку летом в Ментону? Пожалуйста! И вдруг все нельзя. Но Денис-то ни в чем не был виноват, виноват отец, раз потерял работу. И мальчик озлился на отца. И ведь курит марихуану тоже в знак протеста. В четырнадцать лет приложился к наркотикам! Правда, может, это несерьезно, Говоров застукал его лишь дважды. Нет у Говорова контакта с сыном… А может, все началось с приезда Алены? Ведь невооруженным глазом было видно, что больше всех Говоров любит свою старшую дочь. Ну тоже не совсем так. Говоров, конечно, любил и Дениса, однако Алену он не видел одиннадцать лет, а Лизку, внучку свою, вообще никогда! И Говоров прыгал около девочек как сумасшедший, не замечая, что Денис ревнует. Теоретически Алена ему — сестра, а так — чужая тетка, свалившаяся из Москвы. Алена понимала Говорова без слов, она выросла в другой обстановке, знала цену каждой копейке, помнила отца молодым, веселым, а не старым занудой. А главное — для нее отец был писателем, почитаемым в Москве. Кем же был отец для Дениса? Днем отец на работе, вечером запирается в кабинете, что-то читает. Кира просила Говорова: играй с Денисом. Куда там! Все было некогда. Ребенка воспитывала мать. Ребенка воспитывала улица. А на улице Денис стыдился отца — говорит по-французски с акцентом и с ошибками… Для Алены книги отца — предмет гордости, а для Дениса — пустое место. Ведь Денис так и не выучился читать по-русски.

Если бы Алена и Лизка остались здесь, если бы Наташа приехала во Францию — не было бы сегодняшнего дня. Если бы да кабы, во рту росли грибы. А как бы он содержал две семьи в Париже? Ладно, опять заело, опять крутится одна и та же пластинка в голове. Хватит, все уже решено и подписано. Давай вспоминай что-нибудь приятное.

…Говоров в кабинете у министра культуры СССР Екатерины Фурцевой. Прием в честь молодых писателей. Все ребята пришли в костюмах и галстуках, а Говоров в промасленной автомобильной куртке — мол, нечего лебезить перед начальством.

Говоров в строгом костюме на официальном приеме в югославском посольстве в честь национального праздника. Посол (будущий председатель югославского правительства) предлагает Говорову совместную прогулку на лыжах. А за Наташкой неуклюже ухаживает министр обороны СССР маршал Малиновский.

Но на этих всех приемах мухи дохли со скуки. То ли дело у Джона, в американском посольстве. Джон со своей женой красоткой Пегги такие вечера закатывали, ужин по-бразильски, ужин по-милански, все к Джону приходили: Вознесенский, Неизвестный, Аксенов, Актер Актерыч играл отрывки из московских капустников; а когда первый раз Джон привел Говорова к американскому послу в резиденцию на Спасо…

Не надо про американцев! Они его предали и продали два года тому назад. Но не те старые знакомые, а новые начальники на Радио, молодые убийцы (с электронными калькуляторами в карманах), для которых все русские, как китайцы, на одно лицо… Нет, давай вспомним твое первое выступление в Московском университете. В университет приехал с бригадой писателей (тогда модно было выступать бригадами), все маститые, а ты — самый незаметный. Ведь только что твою повесть журнал напечатал. И вот вечер лениво течет, с трибуны ораторы байки рассказывают, студенты, чтобы время даром не терять, учебники почитывают, объявляют Говорова… И вдруг шквал аплодисментов, зал поднялся, Говоров застыл на трибуне с раскрытым ртом, ничего не понимает. Не понимает еще, что стал знаменитым писателем.

Запомнился много лет спустя ужин в ресторане «Прага» с Юрием Трифоновым, после того как у Говорова вышла книга в серии «Пламенные революционеры». И день рождения Андрея Дмитриевича Сахарова, который шумно отмечали диссиденты в сахаровской квартире на улице Чкалова.

А вот в Париже в гостях у Говорова Булат Окуджава с Олей. Булат поет свою новую песню: «Когда воротимся мы в Портленд, я первый сам взбегу на плаху. Но только в Портленд воротиться нам не придется никогда».

…Бутылка наполовину опустела, и за столиком появился Виктор Платонович.

— Зачем французскую бурду пьешь? Тяпнем лучше по сто грамм.

— Господи, Вика, с тобой-то всегда. Ведь только тебе могу рассказать…

— Знаю, начальничек, знаю, что достали тебя эти мудаки.

— Вика, это звучит дико, но я даже рад, что ты не дожил до закрытия отдела. Случись это при тебе, я бы тут же повесился.

— А помнишь, я всем объяснял? «Пока в Париже сидит Андрюха Говоров, моя семья может жить спокойно». Я был за тобой как за каменной стеной.

В кафе зажглись лампы. За окнами густели фиолетовые тени. Официант убрал пепельницу, полную окурков, поставил чистую.

С шампанским была плохая идея. Конечно, на какое-то время он расслабился, забылся, но теперь чувствовал себя раскисшим, усталым. Для чего ему шляться вечером по улицам? Хотелось скорее домой, в уютную квартиру, к Кире и Денису.

Говоров заказал кофе и снова закурил. Взять себя в руки. Отбросить все сантименты. Он должен сегодня довести все до конца.

…Всю жизнь он был должен, должен, должен. Должен был вкалывать ради денег, тянуть две семьи, должен товарищам, должен общему Делу, должен стране. А ведь он родился писателем и в принципе должен был заниматься только литературой.

Ни в коем случае нельзя себя жалеть! Чем он лучше других людей, наверно, более талантливых, с которыми судьба распорядилась гораздо круче? Почему Говоров решил, что именно ему должно повезти?

Царскосельскому Киплингу

Подфартило сберечь

Офицерскую выправку

И надменную речь.

…Ни болезни, ни старости,

Ни измены себе

Не изведал — и в августе,

В двадцать первом, к стене.

Встал, холодной испарины

Не стирая с чела,

От позора избавленный

Петроградской Чека.

Надо уходить так, как уходил Гумилев. Офицерская выправка и надменная речь! А ты унижался, писал письма этим сволочам американцам: дескать, на улице остаюсь, с детьми, внучкой… Ведь знал цену новым начальникам, сам издевался над ними. «На какой нью-йоркской помойке их выкопали!» — твои слова стали известны всему Радио.

Твой контракт ты подписываешь со своей страной. Он краток и ясен. Да, сейчас в Союзе твое имя не упоминается, ты никому не нужен. Ни властям, для которых ты по-прежнему эмигрант, бывший парижский начальник на зарубежном «радиоголосе». Они бы тебя приняли, если бы ты приполз, но они понимают — на колени ты не встанешь. И потом, ты многое знаешь, тебе известно, как создавались их легенды, ты в любой момент можешь раскрыть рот, несмотря на все благие намерения промолчать, — ты же всегда был неуправляемым. Ты не нужен и своим друзьям, которые теперь задают тон в журналах и газетах. Они сейчас герои в глазах читателей и сами в это уверовали. Но при твоем появлении им станет не очень уютно, ибо ты помнишь, кто писал хвалебные оды, кто радостно аплодировал вручению Ленинской премии за «Целину» и «Малую Землю», кто просто стыдливо помалкивал. Ты и на эту безобидную роль — стыдливо помалкивать — не согласился. Ты уехал и на протяжении двенадцати лет орал по Радио то, что они только сейчас осмелились говорить. Вполне возможно, сейчас в их изложении это звучит более интересно и проникновенно, твои друзья — люди талантливые, кто спорит, но ведь, в сущности, они тебя повторяют! Однако кто из нынешних героев захочет подвинуться и уступить свое место?