Путем дикого гуся - Мариуш Вильк Страница 5

— Смотри, — говорит Миша и ставит между нами карманное зеркальце. — Ты видишь окно и дом напротив, а я — дверь и книжную полку. Подобным образом обстоит дело и с историческими фактами. Глядя на них с определенной точки зрения, мы видим лишь один из аспектов. Поэтому факты следует освещать с разных сторон, предлагая читателю делать выводы самостоятельно. Показывая мир в зеркале текста, помни — то, что люди увидят, зависит от того, как ты его держишь! Чем больше отражается, тем полнее картина мира.

Каждый раз, встречаясь с этим бородатым рослым земляком Ломоносова (Данков родился в Архангельске в 1954 году), я поражаюсь его гибкому уму, необычайной энергии и неправдоподобной работоспособности и думаю, что Миша тоже колоссальный чувак. Такого «зае…того чела» не выдумал бы даже Паустовский.

Гуляя по Петрозаводску, по его улицам и историческим закоулкам, я набредаю на тему, которую, казалось бы, уже исчерпал, но вот она возвращается в новом свете, в новом отражении. Как быть? Корректировать написанное, стирая протоптанные следы, или дополнять в качестве постскриптума, запечатлевая прихотливое движение тропы? Поскольку я исхожу из того, что «Зеркало воды» — это своего рода странствие по городу, а не экскурсия для туристов, притворяться гидом-всезнайкой — явное нарушение жанра. Поэтому я выбираю тропу, надеясь, что ты, читатель, станешь бродить по «Зеркалу воды» так же, как я бродил по Петрозаводску.

Недавно Лена Кутькова из Сектора редких книг показала мне журнал «Мир Паустовского» за 2003 год, в котором напечатана моя «Карельская тропа». Лена очень удивилась, что я ничего не знаю об этой публикации и даже о существовании журнала слышу впервые.

Интереса ради взглянул. В разделе «Неизвестный Паустовский» обнаружил письма и записи петрозаводского периода, когда писатель собирал материалы для «Судьбы Шарля Лонсевиля». Знай я о них раньше, не пришлось бы кружить вокруг да около.

Карельские записки и письма Паустовского из Петрозаводска не только показывают изнутри механизм литературной мистификации — в чем автору «Кара-Бугаза» не было равных, — но и свидетельствуют о том, что писатель пребывал в мире собственных фантазий, не отделяя их от реальности. Например, в письме к жене от 16 мая 1932 года Паустовский сообщает о том, что нашел могилу Лонсевиля, и пересказывает сцену из повести — как будто это происходило на самом деле! Одновременно из дневниковых записей следует, что писатель работал над несколькими другими вариантами этого эпизода. В одном из них могилу французского инженера показывает Паустовскому прелестная комсомолка Лена.

Фаина Макарова [24], подготовившая к печати карельские записки Паустовского, утверждает, что на самом деле могилу Лонсевиля писателю показали супруги Лесковы. Якобы Константин Георгиевич часто навещал их, а поскольку жили Лесковы в районе Зарека, близ «немецкого» кладбища, именно туда они и водили гулять своего гостя. Однажды писатель пришел грустный: с темой Петровских заводов не справился, мол, пора домой. Они в последний раз отправились на «немецкое» кладбище и… Я вдруг почувствовал, что у меня голова идет кругом. Это же повесть Паустовского, только в роли старой Серафимы Ионовны — Мария Петровна Лескова, рассказавшая эту историю Макаровой и краеведу Николаю Кутькову [25], отцу Лены.

Что касается учительницы Ионовны, у которой якобы жил Паустовский, — это явный вымысел. В письме от 18 мая 1932 года Константин Георгиевич сообщает жене, что остановился в Доме крестьянина. Что же — Марию Петровну придумали Макарова с Кутьковым? К счастью, Николай Кутьков — пока еще не плод чьего-либо воображения, так что я могу сам его расспросить.

— Мария Петровна — это что… — рассмеялся Николай, угощая меня бражкой собственного изготовления. — Представь себе, Юрка Линник [26], наш знаменитый карельский ученый и поэт, рассказывал однажды, как в молодости, прочтя «Судьбу Шарля Лонсевиля», их пионерский отряд отыскал забытую могилу французского инженера, заросшую лопухами, и навел там порядок. Литературная мистификация взяла верх над реальностью.

— Коля, для меня история Лонсевиля — фирменный знак твоего города. Знакомясь с его историей, я то и дело натыкаюсь на мистификации. Это ваш петрозаводский стиль.

Мне в руки попала забавная книга Франка Вестермана [27]«Инженеры душ». В 1990 году голландский автор предпринял путешествие по следам Паустовского, сравнивая реальность и ее отражение в прозе Константина Георгиевича. Вестерману не верится, что автор «Судьбы Шарля Лонсевиля» мог так легкомысленно отнестись к социалистической действительности.

— Я был удивлен, — признается он после визита в редакцию журнала «Мир Паустовского», — что писатель даже в воспоминаниях ловко жонглировал фактами. Но одно дело — украшать байками повесть о жизни, и другое — подчинить собственную биографию законам писательского искусства. Это большая разница. Значит, он существовал в некоем пространстве между правдой и мифом.

Меня поразил петрозаводский эпизод путешествия Вестермана. Вот он просыпается на станции Фабрики Петра (название города в вольном переводе автора книги), вспоминает, что здесь отливали бронзу, а царь Петр заказывал пушки, затем отправляется завтракать в вагон-ресторан. К столику вместо официанта подходит охотник с грудой шкур на плече и предлагает купить пару шкурок горностая — в подарок супруге или любовнице. Удивительно, что Франку еще и белый медведь не привиделся — на площади Гагарина.

14 октября

В живописи Бальтуса [28]зеркало играло существенную роль. Не только в силу символических связей с дао, о которых он говорил Константини в книге «Против течения», но и как способ контроля любого необычного видения. Даосизм ассоциировал зеркало с пустотой, в школах ушу ум даже сравнивали с «зеркалом в воде». В даосистском искусстве пейзажа красота есть мир, отраженный в самом себе.

Леонардо да Винчи советовал художникам смотреть на картину в плоское зеркальце. В зеркальном отображении видишь собственные ошибки словно со стороны. Не случайно Бальтюса считали западным художником, обладавшим восточным восприятием природы. Синтез даосистского мировосприятия и европейской техники.

О зеркалах Бальтуса я размышлял сегодня утром, гуляя — как обычно — по Онежскому бульвару. Над опаловым овалом залива витала серая рассветная мгла (не поймешь, где туман поднимается, а где — отражается). На променаде было еще безлюдно, только по порфирной бровке нервно семенило несколько уток (птичий reisefieber [29]перед отлетом), наконец солнце пробилось сквозь облака и рассеяло пепельную вуаль над водой.