Загадка - Серж Резвани Страница 5

— Интересно, — размышляет Криминолог, — о чем они разговаривали, пока плавали? Какая жалость, что их слова не доносились до берега, как это происходило во время одного морского сражения. «Поскольку свидетелей нет, — сказал я Литературоведу, — то только вы с вашей проницательностью сможете обнаружить в их рукописях какой-нибудь знак, тайное предчувствие, преднамеренный умысел, желание покинуть этот мир! Благодаря современным методикам чтения текста и особенно черновиков, можно выявить намерение там, где автор и не подозревал, что выдал себя. Это явно был не несчастный случай, и эту загадку нужно разгадать».

— Если только они не отмечали какой-то праздник, — прерывает его Следователь, — и, напившись, не прыгнули ради смеха в воду, не подумав, что лестница убрана.

— Или же все прыгают в воду, кроме одного. И тогда на него внезапно нисходит озарение. Он решает совершить то, о чем давно мечтал в одиночестве. Великолепный способ легко покончить со всей семьей… а заодно и с самим собой.

— Покончить не просто с ненавистной семьей, — развивает эту мысль Следователь, — а, в первую очередь, с литературной семьей. Причем без насилия: убрал лестницу и прыгнул в воду.

— Почему вы говорите ненавистная! Зачастую «красивые» убийства всех членов семьи, наоборот, совершались из-за переизбытка любви. Некоторые из выживших самоубийц, которых мне доводилось допрашивать, не могли смириться с мыслью, что их любимые будут страдать от горя и отчаяния после их смерти.

— Давайте пофантазируем, — предлагает Следователь. — Предположим, что это коллективное самоубийство произошло то ли от избытка любви, то ли от отчаяния. У кого, по-вашему, был этот избыток «любви»… или это отчаяние? Вот вопрос, который нужно немедленно задать нашему странному литературоведу. Кстати, пора бы его навестить, так как приближается время обеда.

Они приходят в отель и поднимаются в номер к Литературоведу. Но на их стук он не открывает. Они продолжают стучать. Тогда Литературовед через закрытую дверь кричит, что читает увлекательнейшие вещи, и просит его не беспокоить. Они снова стучат. Наконец дверь распахивается и в проеме появляется Литературовед со стопкой листов в руке.

— Ну что вам надо?

— Поскольку вы были с ними знакомы и вам удалось завоевать их доверие, скажите, был ли среди них хоть один, настолько одержимый любовью к своим близким, любовью, переросшей в психоз, что он захотел всех уничтожить, как это порой случается во внешне благополучных, ничем не примечательных семьях? — спрашивает Следователь.

— Как поэт и как криминолог я задаюсь вопросом, а не является ли этот случай обычным вымыслом, достойным пера Эдгара По? Не являются ли наши умозаключения ложными, поскольку информация, полученная из совершенно разных источников, сплетается в узел, который становится все более запутанным по мере его распутывания?

— Если я правильно понимаю, — говорит Литературовед, — вы предпочитаете придумать объяснение этой загадке, вместо того чтобы найти его?

— Вы почти угадали, — смеется Поэт-Криминолог. — Для криминолога было бы очень заманчиво найти место и для «художественной» стороны. Художники расследования! Вот кем мы должны быть! Помните знаменитое «Похищенное письмо» Эдгара По? Оно лежало на самом заметном месте, но его никто не замечал, то есть на самом деле оно было невидимым. Но именно то, что оно бросалось в глаза, вызывает у нас приятную дрожь, когда мы с наслаждением читаем этот литературный вымысел. Поэтические преступления По — настоящая чепуха, но если бы они не были чепухой, им не было бы места в книгах. Перед тем как прийти к вам, мы говорили о том, что в наше время с невиданной скоростью распространяется болезнь, не имеющая пока названия — убийство членов своей семьи отцами, внезапно теряющимися перед жизненными трудностями. Отец семейства! Забавное сочетание пустых слов! Дайте нам святого, дайте священное убийство — и больше не будет беспочвенных преступлений, городских преступлений, вызванных непониманием современной жизни. Назовем это «преступлением в двух измерениях».

— По-моему, загадка «Урана» никак не связана с «преступлением в двух измерениях». Не удивлюсь, если в ней найдется место священному. Ладно, входите и садитесь сюда, на край кровати, — вздыхает Литературовед, отодвигая несколько стопок рукописей. — Представьте себе, я как раз читал странный текст Курта Найя. Курт находится вместе с отцом в Морском клубе по случаю спуска на воду последнего «Урана».

— Я помню, как это происходило, — прерывает его Следователь. — Карл Най, как обычно, был в центре внимания. Его сыновья, дочь, Зорн, а также завсегдатаи клуба были там.

— Вот что пишет Курт, — продолжает Литературовед, перебивая Следователя: — «Отец обнял меня за плечи и, сильно прижимая к себе, произнес: «Знаешь, почему я называю все мои яхты «Уран»? В честь лодки Шарона. Уран — давно забытый бог, несчастный отец всех богов. Вначале была Тьма, и, как это ни странно, из Тьмы родился Хаос. От союза Тьмы и Хаоса родились Ночь, День, Эреб и Воздух. От союза Ночи и Эреба родились Судьба, Старость, Смерть, Убийство, Целомудрие, Сон, Мечта, Ссора, Страдание, Тирания, Немезии, Радость, Дружба, Сочувствие, Парки и три Геспериды». Роза, Франц и Густав тоже были здесь и с удивлением слушали странные слова отца. Юлий стоял чуть в отдалении, смешавшись с другими гостями. Он странно улыбался». А немного дальше Курт говорит о своей ненависти к яхте: «Это абсурдная семейная традиция, но до сих пор ни один из нас не набрался смелости отказаться от приглашения отца. Даже Юлий. Отец все не отпускал меня, обнимая за плечи с явно выраженной любовью. Наконец, словно в шутку, он произнес эти жуткие слова: «Бог Уран был кастрирован своим любимым сыном Кроном». Эти слова удивили всех присутствующих, и в воцарившейся тишине он, немного повысив голос, объяснил: «Уран спал, и тогда Земля-Матушка вооружила их сына Крона серпом, объяснив, что нужно сделать. Крон схватился левой рукой за гениталии отца, — уточнил мой отец, — проклятой рукой, что не предвещало ничего хорошего, и обрубил их. Он выбросил серп и член своего отца в море, но несколько капель крови пролились на землю, и из них родились три Эриннии — фурии, которые мстят за отцеубийство и клятвопреступление»».

— Я прекрасно помню эту странную речь, — вспоминает Следователь. — И даже не удивляюсь, что Курт записал ее. Но знаете, в такой выходке нет ничего необычного. Карл Най был человеком очень учтивым, очень обходительным… но иногда говорил страшные вещи. И тогда он старался замаскировать их под мифы, которые хорошо знал и охотно рассказывал.

— А вот страница, где Курт пытается объяснить странности своего отца, — продолжает Литературовед. — Говоря о невыносимом грузе, — Курт забавляется тем, что играет со словом книги, — книги «великого автора», «автора, известного не только в международном, но и во всемирном масштабе», которого тщеславие и дифирамбы заставили писать все более ожидаемые книги вместо того, чтобы рисковать, как говорил Фрейд, быть первым, кто… Взгляните, каждый раз, упоминая своего отца, Курт пишет по-французски слово livres (книги) справа налево — servil (рабский).