Ванго. Часть 1. Между небом и землей - Тимоте де Фомбель Страница 5

— Я не имею права разглашать это, — ответил Булар, радуясь тому, что может наконец продемонстрировать свое превосходство над ней и уверенность в себе. — А он вас интересует?

— Мне очень понравилась сама сцена — священник, который взбирается на собор, чтобы сбежать от полиции.

— Он не успел стать священником, — уточнил Булар.

— И слава богу!

Девушка произнесла это еще более туманным и загадочным тоном. Комиссар почуял в ее словах какую-то подоплеку. Казалось, она имела в виду лишь то, что примерный священник не стал бы так себя вести. Но тут крылось и нечто другое… Булар сказал себе: она втайне радуется тому, что молодой человек, вернее, именно этот молодой человек, в конечном счете не стал священником.

— Вы его знали? — спросил он, шагнув к девушке.

— Нет.

На сей раз он уловил легкую грусть, скрытую в ее голосе. И Булар, который привык подмечать и анализировать всё до мелочей, понял, что сейчас она не лжет. Она не знала семинариста, взобравшегося на собор, не разглядела в нем того Ванго, каким он показал себя толпе, но Булар догадывался, что они наверняка были знакомы прежде.

Комиссар отметил также, что девушка назвала Ванго по имени. Да, он был почти уверен в этом. Но откуда оно ей известно? Ведь сам он произнес его всего один раз, там, в давке на паперти. Вечерние газеты тоже не приводили никаких имен. И он попытался задержать ее еще немного.

— А почему вы оказались на площади в то утро?

— Я ужасно люблю романтические церемонии.

И девушка надела автомобильные перчатки, которые ничуть не умалили изящную форму ее рук.

Тем временем к Булару вернулась его профессиональная хватка.

— Могу я попросить кого-нибудь из своих людей проводить вас?

— О, я прекрасно найду дорогу сама, месье. Доброй ночи.

И она быстро сбежала вниз по лестнице.

Булар увидел, как его подчиненные ринулись к окнам. Они глазели на Этель, подходившую к маленькому, заляпанному грязью автомобильчику «нейпир-рэйлтон», роскошной сверхмощной машине. С настоящим авиационным мотором в корпусе из бронированной стали.

Она включила зажигание, надвинула на глаза очки и исчезла в темноте.

Атмосфера в зале «Курящего кабана» мигом разрядилась. Все начали смеяться и хлопать друг друга по спине, словно благополучно пережили нечто вроде землетрясения.

А сам Булар еще не отошел от окна. Он глядел на парня в глухом бордовом фартуке, одиноко стоявшего на тротуаре. Миг назад комиссар увидел, как тот выбежал на улицу сразу после ухода девушки, бросился было вслед за исчезнувшим автомобилем, но тут же остановился, прислонясь спиной к столбу газового фонаря.

Облако выхлопа мешало Булару разглядеть его лицо. Но едва дым рассеялся, комиссар вскрикнул и помчался к выходу.

Спустя пять секунд комиссар уже стоял на противоположном тротуаре.

Никого.

Булар яростно пнул фонарный столб и, прихрамывая, поспешил обратно в ресторан. Поднявшись на второй этаж, он ворвался в кухню, схватил за шиворот шеф-повара, вытащил его в зал и ткнул носом в аккуратную горку безупречно очищенной картошки.

Повар водрузил на голову упавший колпак, взял одну картофелину, повертел ее в пальцах, изучая опытным глазом знатока, поискал огрехи, но таковых не обнаружил.

— Прекрасно! Восьмигранная очистка — лучше не сделаешь! Этот парень — настоящий талант.

— Кто он — этот чистильщик? — вопросил Булар.

— Я… Понятия не имею. Но мне хотелось бы его вернуть. Да вы не беспокойтесь, он же не уйдет, не получив платы. И тогда вы сможете сказать ему все, что думаете о его восьмигранной очистке…

Булар через силу улыбнулся.

— Ну да, конечно… И давно вы знаете этого виртуоза очистки?

— Нет. По субботам, когда у нас наплыв посетителей, мы нанимаем поденщиков на Центральном рынке, возле церкви Святого Евстафия. Там я его и нашел сегодня вечером, часов в девять. Но я не знаю, как его зовут.

Булар в ярости опрокинул стол вместе с драгоценной пирамидой восьмигранной картошки.

— Ну, так я вам сообщу, как его зовут. Это Ванго Романо. Вчера ночью он убил человека.

Черноморское побережье, Сочи, той же апрельской ночью 1934 г.

Маленькая оранжерея, притулившаяся к просторному дому, светится, как хрустальный фонарь. Вокруг все погружено в темноту. Не видать вооруженных охранников, засевших на крыше здания и на ветвях деревьев. Снизу, из лощины, доносятся вздохи морских волн.

Три керосиновые лампы, свисающие с потолка, среди орхидей, освещают человека, похожего на садовника. Он подстригает апельсиновые деревца в кадках.

— Иди-ка ты спать, Сетанка… Сетаночка моя.

Его голос звучит ласково. Сетанка делает вид, будто не слышит. Ей восемь лет. Сидя на полу в ночной рубашке, она пускает по воде в лейке длинные, узкие, как лодочки, семена.

Снаружи мигает фонарик. За дверью оранжереи маячит встревоженное лицо. Кто-то стучит в стеклянную створку.

У садовника слегка вздрагивают усы. Не отзываясь на стук, он продолжает свое дело.

Посетитель подходит к апельсиновым деревцам.

— Есть новости из Парижа, — говорит он.

Садовник даже не поворачивает к нему головы. Но в его сощуренных глазах угадывается легкая усмешка.

— Правда, новости неважные, — уточняет человек.

На сей раз взгляд садовника пронизывает вестника насквозь; его голубые глаза холодны, точно байкальский лед.

— Наш Птенец… — говорит вестник, отступив назад. — Птенец упорхнул. Даже непонятно как…

Садовник посасывает палец, из которого сочится кровь: он поранил его медными ножницами.

Девочка у его ног больше не играет. Она слушает.

Вот уже несколько лет она слышит о Птенце.

К ее отцу приходит много людей, и все они ведут разные непонятные разговоры, но ее интересует один только Птенец.

Девочка напридумывала множество историй про этого Птенца. Вечерами она грезит о том, как он летает по ее комнате, как она греет его в ладонях, прячет у себя в постели.

— Борис стрелял с близкого расстояния, — продолжает человек. — Но Борис обещал разыскать его. Иначе этим займется французская полиция.

Потом человек долго молчит. Спиной он чувствует сквозняк от двери. И когда садовник наконец отворачивается, побледневший вестник выходит, аккуратно притворив за собой прочную застекленную дверь.

Свет его фонаря исчезает во тьме.

Тоненький детский голосок спрашивает: