Семья Рин - Алла Мелентьева Страница 5

Кроме Татаровых, у нас не было близких знакомств в среде русской эмиграции. Мать иногда вспоминала о какой-то Наташеньке, с которой она дружила в горькие двадцатые, но эта Наташенька непонятным образом куда-то исчезла: то ли умерла, то ли сгинула в каком-то борделе.

Те русские, с которыми нас время от времени сводила судьба, либо были бедны и сразу пытались как-нибудь использовать знакомство с матерью, к примеру выклянчить место в компании отца, либо были богачами вроде Татаровых и не интересовались таким скромным знакомством.

Наш социальный статус был довольно сомнительным и для того, чтобы войти на равных в круги американских или британских экспатриантов. Отец жил своим пристрастием к азартным играм, спорту, посещая ночные клубы со своей китайской любовницей, и был совершенно равнодушен к тому, какое положение его семья занимает в местной иерархии. Моя русская мать выглядела в глазах изысканных американок нелепой старомодной дурочкой, и они даже не прилагали усилий, чтобы скрыть свое презрение к ней, когда она появлялась на приемах для американских граждан.

Я помню, как однажды на рождественской елке для детей сотрудников компании отца меня впервые больно поразило положение моей матери.

Мне тогда было около девяти лет, и я была в совершенном восторге от праздника. Мне нравились веселый Санта Клаус с пышной бородой и прекрасная, как ангел, дама-распорядительница, чьи драгоценности сияли не хуже рождественской елки.

Я, Лидия и Александр — Анны с нами нет, Анна уже слишком взрослая для таких праздников — стоим в очереди за подарками. Их выдают у роскошной новогодней ели Санта Клаус и добрая дама-распорядительница.

— А сейчас мы послушаем тех, кто прочитает стишок про Рождество!.. Ну-ка, дети! Кто из вас расскажет Санте?.. — призывным голосом подстегивает нас дама-распорядительница.

Веселый Санта Клаус подхватывает:

— Да, ребятишки! кто расскажет мне стишок?! я дам вам за него отличный подарок!

Он трясет мешком перед нашими носами, хотя все знают, что подарки не в мешке, а сложены аккуратной стопочкой за елкой.

— Я! — Я знаю стишок про Санту!.. — звонко выкрикивает самый смелый мальчик рядом со мной.

Другие дети тут же подхватывают хором голосов: «И я тоже!», «Я тоже знаю стишок!» Некоторые даже подпрыгивают, чтобы Санта их заметил.

Дама-распорядительница выводит из круга детей крошечную девчушку.

— Давайте послушаем вот эту малышку, — говорит она.

Санта очень достоверно притворяется удивленным:

— Неужели такая маленькая девочка сумела выучить стишок о Рождестве? Давайте-ка послушаем ее.

Я знаю по опыту предыдущих рождественских елок, что Санта и дама-ангел заранее сговорились с родителями и приготовили подарки специально «для самой маленькой девочки», «для мальчика, который в этом году пошел в школу», «для девочки, которая каждую неделю пишет письмо бабушке в Нью-Йорк» и других мальчиков и девочек, каждого из которых выделяют какие-то замечательные качества. Я уже получила свой подарок, как «девочка, которая научилась красиво вышивать», и теперь просто стою в стороне. Пока самая маленькая девочка рассказывает свой скучный стишок, я оглядываюсь и отыскиваю взглядом мать в толпе гостей.

Она, скромно ссутулившаяся в углу, выглядит чужой и одинокой в своем несовременном платье среди ультрамодных американок. Ей, видимо, очень неуютно здесь, но она бодрится и время от времени заставляет себя встряхнуться и распрямить плечи.

Американские матери сидят группой и оживленно о чем-то переговариваются, не обращая на нее внимания. Официант подвозит к ним на передвижном столике чай и пирожные.

Мать дожидается, когда тележка с угощением подъедет к ней, берет чашку, — но, когда она тянется за оставшимся пирожным, его перехватывает сидящая рядом американка. Мать опускает руку. Виду нее поникший и по-детски обиженный.

Американка притворяется, будто ничего не замечает, и отворачивается к своей собеседнице.

Я чувствую, что меня будто иголкой кольнуло в сердце. Даже если мама выглядит неотесанной по сравнению с этой элегантной женщиной — зачем с ней так поступать? Ведь это же моя мамочка! Мне хочется подбежать и обнять ее, чтобы утешить и защитить от красивых, но злых иностранок.

Но вдруг мать оживляется, заметив что-то в стороне, и начинает тихонько, но сердито окликать кого-то и грозно жестикулировать. Я смотрю туда, куда смотрит она, и вижу, что Александр с каким-то мальчиком развлекаются тем, что незаметно обдирают блестящую мишуру, развешанную по стенам. Мое внимание переключается, и я тут же забываю о том, как мою маму только что обидели, — а может быть, не забываю, а стараюсь поскорее выбросить из головы эту сцену, потому что слишком неприятно думать о том, что я видела.

Возможно, именно потому, что мать чувствовала себя белой вороной среди американцев, она прекратила попытки внедриться в их общество, когда я и Лидия достигли подросткового возраста. Она объясняла это тем, что Анна-де теперь невеста и следует сосредоточить усилия на том, чтобы поскорей устроить ее замужество с Николя, а для этого нужно пока держаться русских знакомств, чтобы вращаться в том же круге, что и он. Мы же с Лидией были пока еще малы, чтобы задумываться о нашем замужестве, поэтому временно можно было расслабиться и не беспокоиться о выводе нас в свет.

«Вот пристрою Анну, займусь вами, — говаривала мать. — И тогда уж, конечно, придется мне опять потаскаться на американские гулянки». И обычно добавляла, что очень жаль, что у господина Годдарда нет сыновей, а то бы она выдала нас за них. Помнится, Лидию ужасно возмущала такая перспектива. «Еще не хватало выйти замуж за сына господина Евразийца!» — фыркала она.

Господин Годдард, несмотря на британское подданство и свое английское имя — Оливер Годдард, — был полукровкой, сыном англичанина и дочери богатого китайского купца.

Детей от браков белых с азиатами называли евразийцами, поэтому Лидия и Анна, которые очень рано набрались колониальной спеси, презрительно окрестили его господином Евразийцем.

Господин Евразиец был другом моего отца по спортивному клубу. Ему было около пятидесяти. В юности он получил отличное образование в Англии, а затем вернулся в Шанхай, женился на некой Сью Браун, полукитаянке, и занялся бизнесом. Жена его была женщиной болезненной и умерла вскоре после того, как он свел знакомство с нашей семьей. Детей у них не было.

Мать часто приглашала господина Евразийца с женой к нам на воскресные обеды. Мы не любили, когда они приходили. Это были очень скучные обеды. Господин Евразиец обычно поддерживал разговор общими фразами, а его хилая супруга всегда виновато улыбалась, кутаясь в шаль, и, казалось, была благодарна, когда мать не заставляла ее участвовать в беседе.

Сестры посмеивались над манерами и внешностью господина Евразийца. Он был больше похож на школьного учителя, чем на бизнесмена: вечно съезжающие на нос маленькие очки, прилизанные небольшие усы и такие же прилизанные волосы, аккуратный, но неброский костюм. С первого взгляда ни за что не поймешь, что он полукитаец, любой намек на китайщину тщательно вытравлен из его внешности и поведения, однако если приглядеться, то можно заметить за очками осторожный и внимательный взгляд азиата, и всегда было какое-то смущение в его выражении лица, как будто ему неловко за то, что он, по виду человек белой расы, прячет в себе китайца.