Враждебный портной - Юрий Козлов Страница 5

Пока Порфирий Диевич был жив, Каргин много и охотно с ним общался, часто навещал деда на даче в подмосковном местечке Расторгуеве.

Фамилия как репей (Каргин в праведном гневе отверг непотребное слово «мандавошка») прицепилась и к единственной дочери Порфирия Диевича Ираиде Порфирьевне — внучке Дия Фадеевича и матери нынешнего Каргина. Она по какой-то причине не только каждый раз оставляла за собой девичью фамилию во время трех замужеств, но и единственного сына, появившегося на свет в год смерти Сталина, занесла в свидетельство о рождении как... Дия Каргина. Каргину стоило немалых трудов в год получения паспорта (он тогда жил в доме неистового Виссариона без родителей) преобразовать дремучего Дия в нейтрального Дмитрия. Собственно, по факту он и считал себя Дмитрием, и окружающие звали его Димой. Только когда хотели обидеть или унизить, вспоминали, что он Дий. Мать нехотя смирилась с уточнением имени, взяв с него клятвенное заверение, что он не поменяет фамилию на отцовскую. Новоявленный (узаконенный) Дмитрий согласился, тем более что у отца была несерьезная, водевильная какая-то фамилия — Коробкин. Мелькнула, правда, игривая мыслишка насчет двойной фамилии Каргин-Коробкин или Коробкин­-Каргин, но не по годам умный и осторожный Дмитрий (бывший Дий) понимал, что две фамилии — это беды, печали и комплексы сразу двух бесконечных, тянущихся из прошлого генетических цепочек. Для одного потомка слишком много. Да и дразнилок типа «Каргин из коробки», «Каргин в коробке», «Каргин с коробкой» было не избежать. К тому же Каргин в мысленных импровизациях о блистательном будущем (они в юном возрасте вторые по силе после эротических) видел себя человеком творческой профессии — писателем, литературоведом, иногда даже поэтом, декламирующим вслух стихи в переполненных залах. Образ неистового Виссариона, идущего со свечой по темному коридору коммунальной квартиры, освещал его путь. Сортир, как конечная точка освещаемого свечой пути, не просматривался. Правда, как-то во сне Каргин увидел (несуществующую) газету с рецензией на свой (ненаписанный) труд. «Коробка Каргина пуста» — так называлась рецензия. Приснившийся критик вынес Каргину приговор с прямотой неистового Виссариона. Никто, гневно возразил ему во сне же Каргин, не смеет совать свое свиное рыло в мою коробку! Он в те дни готовился к экзамену по истории и отлично помнил про сталинский запрет совать кому бы то ни было свиное (капиталистическое) рыло в наш социалистический огород.

Зато с отчеством Иванович (Иваном звали отца-режиссера, улетевшего в год окончания сыном средней школы снимать фильм про Витуса Беринга на Камчатку) мать ничего не смогла поделать, хотя и намекала, что неплохо бы Дмитрию (бывшему Дию) взять отчество по деду — Порфирьевич. Возражения, что в этом случае у них будет одинаковое отчество и их будут принимать за брата и сестру, мать в расчет не принимала. Ей всегда хотелось — правда, не всегда, точнее, почти никогда не удавалось — выглядеть моложе своих лет.

И все-таки почему он выбрал такую... неблагозвучную, шершавую, (к)харкающую фамилию? — задумался о Дие Фадеевиче Каргин. Неужели предвидел, что его внучка со временем превратится в старую каргу–Каргину, можно сказать, каргу в квадрате? Но что ему, чудом избежавшему расстрела, было тогда до внучки, которая родилась через много лет, а могла вообще не родиться? Или все проще? Неужели... Каргин припомнил, что в тюркских языках слово «карга» означает «ворона», это... как-то связано с реинкарнацией Дия Фадеевича? Но к чему такие сложности? Сделался бы сразу Вороновым или Ворониным. А можно: Вороновским, Воронецким — на польский манер, Вороновичем — на еврейский, Вороняном — на армянский, Вороношвили — на грузинский, да хоть... просто общенациональным всечеловеком Вороном!

Коротко и ясно: наш советский ворон! Что ему надо? Зачем и откуда он прилетел? Зачем столько времени на моих глазах долбил клювом заплесневелый батон? Чего хотел? Неужели подбодрить меня, чтобы я, значит, держался под ударами проклятого манекена, как... батон? Но почему тогда батон заплесневелый? Неужели я так выгляжу и мне одна дорога — на помойку?

— Из этого создается мир, — услышал Каргин голос (теперь он не сомневался) божества.

— Из этого? — посмел усомниться он. — Из чего именно?

— Из необязательных, случайных мыслей, которые становятся обязательными и неслучайными, — пояснило божество, — каркасом мира, нитью, сшивающей всех и вся.

Каргин подумал, что если божество дает ему пояснения, значит, оно само сомневается, что именно из такого материала создаются каркасы мира, что именно такая нить сшивает всех и вся.

— Так утверждается мир, — продолжило божество. — Так меняется его фасон. Детали — второстепенны, хотя впоследствии из них составляются исторические факты и мода.

Божество выдержало паузу, давая Каргину время осмыслить сказанное. Каргин попытался, хотя несколько сбивали с толку легкомысленные слова «фасон» и «мода». Исторические факты увиделись ему в виде древних динозавров, некогда вылезших из океана и на сотни миллионов лет заполонивших сушу. А потом огромный метеорит ударил в Землю. Чудовищный взрыв расколол, как вазу, единую до того момента сушу на осколки-материки. Вознесшийся как... (кто? неужели ворон?) пепел закрыл черными крыльями солнце. Настала ядерная зима. Пришел конец эпохе динозавров.

— После того — не обязательно по причине того, — уточнило знакомое с «Диалектикой» Платона и без труда читавшее мысли Каргина (а как иначе?) божество.

— Ты... кто такой? — Каргин решил, что ему нечего терять (он не претендовал на место в истории, а из всего Платона только и помнил опережающее процитированное манекеном изречение). — Чего тебе от меня надо?

В ожидании грома, молнии, землетрясения, цунами, кирпича на буйную голову, превращения в червя, плакучую иву, кучу дерьма — как еще боги наказывают хамов? — Каргин успел задуматься о том, почему к бессмертным богам смертные людишки смеют обращаться на «ты», а не на «вы»? Откуда это неуместное панибратство? Даже с Иисусом Христом, с Богородицей, с другими православными святыми — на «ты»! Каргин сам это слышал, когда приближался к чудотворным иконам во время редких посещений (как правило, в дни обострения хронических болезней) храмов.

Как же мне, загрустил Каргин, разговаривать с языческим, точнее, новоязыческим богом... одежды? Откуда вообще он взялся? Я никогда о таком не слышал. Почему он... в таких идиотских кроссовках? Что он делает в витрине?

— Все меняется, — божество проигнорировало хамские вопросы Каргина. — Неизменными должны оставаться добродетель и страх Божий. Бери костюм! Он твой!

— Но почему я? — немо возопил Каргин.

— Ты — то, чего о себе не знаешь. Но ты и то, о чем никогда никому не рассказываешь. Совпало! Ты — в моде!