И это тоже пройдет - Милена Бускетс Страница 5

– Давай придем сюда как-нибудь ночью перепихнуться. Как подростки, – предложила я.

– Давай.

– Я надену юбку. Так будет проще.

Он взял меня за руку:

– Пойдем поедим чего-нибудь, шлюшка.

– Лучше всего трахаться стоя, это всякий знает, – добавила я, и он шлепнул меня по заду.

Я пила белое вино из бокала, в котором плавился одинокий кубик льда – любезный официант бросил его туда по собственной инициативе, стоило мне усомниться, что вино достаточно холодное, – а Санти оживленно болтал с хозяином бара, одновременно оглаживая мое колено. Мужчина неприветливый с официантами обычно и с остальными ведет себя не слишком любезно, что в конце концов неизбежно коснется и меня. Так мне кажется. Санти нахваливал грибные крокеты, наверняка зная, что они приготовлены из быстрозамороженных полуфабрикатов, и с улыбкой посматривал на мое декольте.

– Я тебе излагала свою теорию насчет мужчин, помешанных на еде? – спросила я. – Чаще всего в них говорит сексуальная неудовлетворенность. Но благодаря им в нашем городе процветают шикарные рестораны. Замечал, что в них ходят почти исключительно пары среднего возраста? Мужья, на запястье которых поблескивают часы по цене автомобиля, с жаром обсуждают кулинарные рецепты, а их жены сидят с выражением на лице скуки или отвращения, подсчитывая про себя калории.

– А с моей теорией ты знакома? Если кто-то начинает критиковать всех подряд, это означает, что ему не терпится трахнуться?

– Никогда об этом не задумывалась. Но ты, пожалуй, прав.

Он обхватил меня за талию, словно корсетом, и сжал руки, почти соединив пальцы правой и левой.

– Как можно при таком тщедушном теле иметь такую большую грудь?

– Моя подруга София утверждает, что большая грудь – это в первую очередь большое неудобство. Женская грудь должна вести себя как мужской половой член: при необходимости увеличиваться, а когда надобность отпадет, уменьшаться. Саморегулирующаяся грудь.

– У тебя сумасшедшие подруги, – засмеялся Санти. – И ты тоже чокнутая.

Он заказал еще вина. По-моему, я и так уже выпила слишком много. Бутылка, которую принес официант, почти опустела, хотя совсем недавно, насколько я помню, была почти полной. Санти поцеловал меня, держа мое лицо в ладонях, словно боялся, что я сбегу. Потом попросил принести еще закуски, хотя моя тарелка по-прежнему оставалась практически нетронутой, и, сокрушенно вздыхая, пожаловался официанту:

– Она совсем ничего не ест!

Перевел взгляд на меня и сказал:

– Съешь хоть что-нибудь!

Я откусила половину крокета и подняла бокал.

– За нас?

– За нас!

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

– Не жизнь у меня, а дерьмо, – вдруг тихо произнес он. – Хуже некуда.

– У меня тоже, – ответила я и засмеялась.

Мой психиатр называет такой смех нервным, а Гильем – хохотом гиены. И детей научил меня передразнивать.

– Проблемы на работе?

– Уже три месяца ничего не зарабатываем. Не только мы. Все архитекторы в этой стране сидят без заказов. Строительство остановилось. Не знаю, что дальше будет.

– Да, невесело.

– О разводе сейчас нечего и думать – мне даже квартиру снять не на что.

Вот оно, главное следствие женской борьбы за равноправие: мужчины измельчали и чем дальше, тем больше становятся похожи на женщин, хотя в нас ничего мужского не появилось. Современные мужчины не разводятся потому, что им страшно: вдруг ухудшится материальное положение, с грустью подумала я.

– И на лыжах не покатаешься, – простодушно добавил он.

– О да! Вот уж трагедия так трагедия.

– Злюка.

С Санти мы встречаемся больше двух лет. Я никогда не спрашивала, в каких он отношениях с женой, – не только из деликатности. Я побаиваюсь говорить с ним на эту тему. И вообще считаю, что чем меньше знаешь о людях, тем лучше. Все равно рано или поздно они проявят перед тобой свою сущность. Нужно только подождать – кстати, не так уж долго, – а до тех пор полагаться на свои глаза и уши.

– Жалко, что я не смог поехать с тобой на похороны.

– Пошли отсюда, – сказала я и встала из-за стола.

Мы нашли очень милую и немного старомодную семейную гостиничку, расположенную прямо на побережье.

– Как тебе? Нравится?

– Отлично.

Санти попросил номер с видом на море и тут же, прямо у стойки, начал расстегивать на мне блузку. Администраторша делала вид, что ничего не замечает, невозмутимо продолжая стучать по клавишам компьютера.

В номере не убрано, объяснила она, так что нам придется подождать. Мы заказали в баре джин с тоником и вышли на улицу. Народу на пляже было мало. Глядя на редкие распростертые на песке тела, я не могла отделаться от ощущения, что мне противно на них смотреть. Одно тело – даже крупное и застывшее в нелепой позе – способно взволновать, но вид сотни тел под палящим солнцем не вызывает ничего, кроме отвращения. Я застегнула на блузке пару пуговиц. Мы поднялись в номер – просторную чистую комнату с белыми стенами и двумя целомудренными односпальными кроватями, застеленными голубыми покрывалами – в тон шторам и висящим над письменным столом картинам с изображением парусников.

– Две кровати! – не удержалась я от смеха. – Это месть администраторши за твой спектакль.

– Черт бы ее побрал!

Но все же это был неплохой номер: с балкона можно любоваться морем, раскинувшимся до самого горизонта. Людишки на пляже отсюда казались муравьями и больше не раздражали меня своей наготой.

Санти не был бы архитектором, если бы не стремился видоизменить любое пространство вокруг себя. Вот и сейчас он вытащил на балкон один из матрасов, опрокинул меня на него и принялся раздевать. Ослепленная солнцем, я его почти не видела. Я закрыла глаза и почувствовала, что у меня кружится голова. Снова открыв глаза, я попыталась сосредоточиться на поцелуях, которыми Санти сантиметр за сантиметром покрывал мои ноги, но к горлу подступила тошнота. Единственное, чего мне сейчас хотелось, – это выпить стакан воды.

– Ты вся белая, – сказал он, подавая мне воду. – Тебе что, плохо?

Я отпила два глотка, и меня вырвало. Я попробовала встать и поняла, что ноги меня не держат. Санти отвел меня в ванную, где меня снова вывернуло наизнанку, а потом еще раз и еще. Я уже извергла из организма все выпитое за обедом вино, но меня продолжали сотрясать конвульсии. Ужасно, когда подводит собственное тело. Еще один потерянный рай! Наконец спазмы утихли. Я посмотрела на наше отражение в зеркале: серый призрак с обнаженным телом и остекленевшим взглядом, а сзади – спортсмен Санти в красных джинсах, способный без всяких последствий выпить сколько угодно, да еще выкурить пару косяков, и все ему нипочем, разве что примет на ночь снотворное, чтоб не мучиться бессонницей. Не будь мне так паршиво, я сочла бы себя очень сексуальной. Я безумно люблю свое далекое от совершенства хилое, костлявое и непропорционально сложенное тело. Я балую его и ласкаю, я даю ему все, чего оно ни пожелает, слушаюсь его во всем и никогда не предаю. Я никогда не относилась к своему телу как к священному храму. Зато много раз пыталась – без особого успеха – превратить в священный храм свою голову. А тело… Что ж, тело пусть остается чем-то вроде парка аттракционов.