Забытое время - Шэрон Гаскин Страница 5

— Вам нехорошо?

Он пощупал себе пульс. Вроде нормально, но что-то не верится.

— Не одолжите стетоскоп?

— Что?

— Хочу проверить частоту сердцебиения. Выяснить, насколько мне хорошо. — Он улыбнулся — зачерпнул улыбку из своих тощающих ресурсов, и это не обошлось ему даром. — Прошу вас. Я сразу верну. — Он подмигнул. Да ну ее к черту. Все равно она с минуты на минуту вызовет психиатра. — Честно.

Невролог стащила стетоскоп с длинной шеи и протянула Андерсону. Глаза смятенные, настороженные. Неужто в этом калеке еще теплится искра жизни? Андерсон разглядел свое отражение в окне позади врача, еле видимое против ослепительного металла машин на стоянке: это впалое привидение — и есть его лицо? Собственная внешность его никогда особо не заботила — разве что временами помогала в работе с объектами, — но сейчас потеря красоты больно уколола. Волосы пока на месте, хотя кудри, которые так нравились женщинам, давным-давно утрачены.

Стетоскоп слабо пахнул этой вот женщиной. Теперь он вспомнил, отчего ему знакомы духи. Шейла пользовалась ими, когда они ходили ужинать в рестораны. Может, он сам ей и купил. Без понятия, что это за духи; Шейла всегда записывала, что нужно, и он исполнительно дарил ей запрошенное на Рождество и день рождения, а в подробности не вникал, поскольку думал о другом.

Частота пульса высоковата, хотя и ниже, чем он предполагал.

Шейла бы его высмеяла — «Ну хватит, кончай себя обследовать, лучше прочувствуй», — как она высмеяла его в брачную ночь (неужто сорок четыре года уже прошло?), когда Андерсон посреди соития засыпал ее вопросами — «А так тебе приятно, вот так? А вот так, здесь, неприятно?» — потому что жаждал узнать, что на нее действует, потому что любопытство подгоняло его не меньше, чем желание. И что тут плохого? Секс важен, как и смерть, но отчего же всем как будто по барабану и важных вопросов никто не задает? Кинси задавал, и Кюблер-Росс [4] (и он сам тоже — во всяком случае, пытался), но такие люди встречались редко и зачастую сталкивались с агрессией безмозглого, отсталого научного истеблишмента… «Брось, Джер, — прозвучал у него в голове голос Шейлы. — Брось, не надо».

Он бы должен был смутиться — невеста посмеялась над ним в брачную ночь, натуральный анекдот, — но смех ее лишь подтвердил, что Андерсон сделал мудрый выбор. Она смеялась, поскольку понимала, что он за зверь такой, принимала и его самого, и его жажду знаний, и весь этот человеческий мясной мешок причуд и изъянов.

— Доктор Андерсон.

Невролог вышла из-за стола, положила руку Андерсону на плечо. Много лет назад, когда он был ординатором и сообщал дурные вести, ему и в голову не приходило, сколь велика сила касания. Ногти слегка вдавились ему в кожу сквозь хлопковый рукав рубашки. Представив, что она вот-вот уберет руку, он вспотел и отстранился сам — резко дернулся и отметил, как она инстинктивно, испуганно нахмурилась, переваривая отвержение. Снова села за стол, и ее дипломы по бокам замерли стойкими солдатиками в своих латинских мундирах.

— Как вы? У вас есть вопросы?

Андерсон с усилием вернулся мыслью к тому, что врач ему говорила. К той секунде, когда она произнесла это слово — афазия. Слово — точно обворожительная девушка в летнем платьице, что кинжалом целит ему в сердце.

Афазия, от греческого слова «афатос», означающего «немой».

— Прогноз однозначный?

За дверью по коридору, позвякивая жидкостями в стекле, проехала тележка.

— Прогноз однозначный.

Наверняка следует задать и другие вопросы.

— Я не совсем понимаю. У меня не было мозговых травм и инсультов.

— Такая форма афазии встречается реже. Первичная прогрессирующая афазия — прогрессирующая разновидность деменции, воздействует на речевой центр мозга.

Деменция. Вот с этим словом Андерсон расстался бы за милую душу.

— Как… — и он с усилием заставил себя произнести следующее слово: —…Альцгеймер?

Он же вроде бы на медицинском это учил? Это важно, что он уже не помнит?

— ППА — нарушение речи, но в целом да. Они, если можно так выразиться, двоюродные братья.

— Ну и семейка, — засмеялся он.

— Доктор Андерсон? — Взгляд у невролога был такой, будто пациент у нее на глазах слетел с катушек.

— Не переживайте, доктор Ротенберг. Со мной все хорошо. Просто… перевариваю, как говорится. Все-таки жизнь у меня… — Он вздохнул. — Уж какая была. «Какие сны приснятся в смертном сне, Когда мы сбросим этот бренный шум, Вот что сбивает нас» [5]. — Он улыбнулся, но ее гримаса не изменилась. — Батюшки-светы, женщина, ну что вы всполошились? В Йеле больше не преподают Шекспира?

Он сдернул с себя стетоскоп, протянул ей. Видите, что я теряю? Внутри кипела ярость. У меня и в мыслях не было, что я могу это потерять. Есть ли жизнь после Шекспира? Вот вопрос так вопрос.

Есть ли жизнь после работы?

Но еще не конец.

— Может, вам побеседовать с кем-нибудь… у нас есть соцработник… или, если хотите, психиатр…

— Я сам психиатр.

— Доктор Андерсон. Послушайте меня. — Он отметил, но не смог прочувствовать тревогу в ее глазах. — Многие пациенты с первичной прогрессирующей афазией самостоятельно живут лет шесть или семь. Некоторые дольше. А у вас очень ранняя стадия.

— То есть я смогу самостоятельно есть и… подтираться, и все такое? Еще многие годы?

— Скорее всего.

— Но не смогу говорить. И читать. И каким бы то ни было образом сообщаться с остальным человечеством.

— Заболевание, как я уже сказала, прогрессирующее. В конце концов — да, вербальные и письменные коммуникации станут крайне затруднены. Но симптоматика очень разнообразна. Во многих случаях ухудшение наступает постепенно.

— А потом?

— Могут развиться симптомы, схожие с болезнью Паркинсона, а также ухудшение памяти, суждений, мобильности и так далее. — Она помолчала. — Это зачастую влияет на ожидаемую продолжительность жизни.