Прежде чем я упаду - Лорен Оливер Страница 5

— Ручку, — одними губами произношу я. Бросив взгляд на Тирни, который, к счастью, уставился в учебник, она с растерянным видом уточняет:

— Что?

Я размахиваю ручкой, давая понять, что у меня закончились чернила. Лорен тупо смотрит на меня, и на мгновение мне хочется схватить ее и хорошенько встряхнуть — «Две-е-е-е-е мину-у-у-ты», — но наконец ее лицо проясняется, и она улыбается, как будто только что изобрела лекарство от рака. Не хочу показаться грубой, но быть ботаником и при этом тормозом — полный бред. В чем выгода быть ботаником, если не можешь даже исполнить сонату Бетховена, или выиграть чемпионат штата по правописанию, или поступить в Гарвард?

— Три-и-и-дца-а-а-ать секу-у-у-унд.

Пока Лорен ищет ручку в сумке, я скатываю последний ответ. Я даже забываю о своей просьбе, и соседке приходится шептать, чтобы привлечь мое внимание.

— Вот, держи.

Я беру ручку. Колпачок погрызен, фу, гадость. Я натянуто улыбаюсь и отворачиваюсь, но через секунду Лорен интересуется:

— Ну как, пишет?

Тогда я окидываю ее взглядом, означающим, что она мешает. Однако она думает, что я не расслышала, и спрашивает громче:

— Ручка. Она пишет?

И тут Тирни хлопает учебником по столу. Получается так громко, что все подскакивают.

— Мисс Лорнет! — рявкает он, глядя на Лорен. — Вы разговариваете на моей контрольной?

Лорен густо краснеет и переводит глаза с учителя на меня и обратно, облизывая губы. Я молчу.

— Я просто… — тихо начинает она.

— Довольно.

Тирни встает, хмурясь так сильно, что его рот вот-вот сольется с шеей, и скрещивает руки на груди. Он испепеляет Лорен убийственным взглядом — наверное, собирается сказать что-то еще, но лишь сообщает:

— Время вышло. Отложите карандаши и ручки.

Я пытаюсь вернуть ручку Лорен, однако та отказывается со словами:

— Оставь себе.

— Спасибо, не надо, — упираюсь я, вертя ручку двумя пальцами над партой.

Но Лорен убирает руки за спину.

— Нет, правда, она понадобится тебе. Чтобы писать и все такое.

Она смотрит на меня, словно предлагает нечто чудесное, а не обслюнявленную ручку «Бик». Возможно, из-за выражения ее лица я вдруг вспоминаю, как мы отправились на экскурсию во втором классе и остались единственными, кого никто не выбрал себе в пару. Остаток дня нам пришлось держаться за руки каждый раз, переходя улицу, и ее ладонь всегда была потной.

Интересно, она помнит? Надеюсь, что нет.

Натянуто улыбнувшись, я бросаю ручку в сумку. Губы Лорен расплываются от уха до уха. Разумеется, я выкину эту дрянь сразу после урока; со слюной наверняка переносится куча мерзких бактерий.

С другой стороны, мама часто повторяет, что каждый день нужно совершать доброе дело. Полагаю, мы с Лорен в расчете.

Урок математики: еще немного «химии»

Четвертый урок — «Основы безопасности жизнедеятельности». Так называют физкультуру для старшеклассников, которых оскорбила бы насильственная физическая активность. (Элоди считает, что название «Рабство» подошло бы лучше.) Мы изучаем искусственное дыхание, то есть целуемся взасос с большими куклами на глазах у мистера Шоу. Нет, он точно извращенец.

Пятый урок — математика, и купидоны заявляются рано, сразу после начала урока. На одном блестящее красное трико и дьявольские рожки; другой одет как зайчик из «Плейбоя», а может, пасхальный кролик, только на шпильках; третий изображает ангела. Их костюмы совершенно не подходят для этого праздника, но, как я уже упоминала, весь смысл в том, чтобы покрасоваться перед старшеклассниками. Я не виню их. Мы тоже так поступали. В девятом классе Элли начала встречаться с Майком Хармоном — в то время выпускником — через два месяца после того, как доставила ему валограмму, и он отметил, что ее задница шикарно смотрится в трико. Такая вот история любви.

Дьявол протягивает мне три розы — одну от Элоди, другую от Тары Флют, которая считается одной из нас, хотя на самом деле это не так, и одну от Роба. Я устраиваю целое представление: разворачиваю крошечную карточку, обернутую вокруг стебля, и изображаю, что тронута, когда читаю записку, хотя там лишь несколько слов: «Счастливого Дня Купидона. Лю тя». И маленькими буквами в самом низу: «Ну что, довольна?»

Конечно «лю тя» не равно «я люблю тебя» — так мы никогда не говорили, — но уже совсем близко. Он наверняка приберегает признание для сегодняшней ночи. На прошлой неделе поздно вечером мы сидели у него на диване, он разглядывал меня, и я была уверена — уверена, — что он вот-вот признается в любви, однако он сказал лишь, что под определенным углом я смахиваю на Скарлетт Йоханссон.

В конце концов, моя записка лучше, чем та, которую Элли получила от Мэтта Уайльда в прошлом году: «Люби меня, как я тебя, ложись ко мне в кровать, и мы не будем спать». Он так пошутил, но тем не менее. «Кровать» и «спать» — сомнительная рифма.

Мне казалось, что мои валограммы закончились, но ангел подходит к парте и протягивает еще одну. Все розы разного цвета, а эта совсем особенная, со сливочно-розовыми переливами, словно сделана из мороженого.

— Какая красивая, — вздыхает ангел.

Я поднимаю глаза. Ангел стоит рядом и смотрит на розу на моей парте. Надо же, мелюзга набралась смелости обратиться к выпускнице! Я испытываю укол раздражения. Она даже не похожа на обычного купидона. У нее светлые, почти белые, волосы и вены просвечивают сквозь кожу. Кого-то она мне напоминает, только не могу вспомнить кого.

Заметив мой взгляд, она быстро и смущенно улыбается. Приятно видеть, как она краснеет, — по крайней мере, так она кажется живой.

— Мэриан!

Она поворачивается на зов дьявола. Тот нетерпеливо машет рукой с оставшимися розами, и ангел — по всей видимости, Мэриан — поспешно возвращается к остальным купидонам. Все трое уходят.

Я провожу пальцем по лепесткам розы — они невероятно мягкие, как пух или дыхание, — и немедленно чувствую себя глупо. Разворачиваю записку, ожидая увидеть послание от Элли или Линдси (она всегда пишет «Люблю тебя до смерти, сучка»), но обнаруживаю рисунок: толстый Купидон случайно застрелил птицу на ветке. Птица, на которой написано «белоголовый орлан», падает на парочку на скамейке — очевидно, настоящую цель Купидона. В глазах у Купидона нарисованы спиральки, и он глупо ухмыляется.

Под рисунком выведена фраза: «Много пить — добру не быть».

Это наверняка от Кента Макфуллера, он рисует карикатуры для «Напасти», школьной юмористической газеты. Я бросаю взгляд в его сторону. Он всегда сидит в заднем левом углу класса, такая у него странность — и далеко не единственная. Разумеется, наши глаза встречаются. Он быстро улыбается и машет мне рукой, затем изображает, что натягивает лук и стреляет в меня. Я демонстративно хмурюсь, беру его записку, наспех складываю и бросаю на дно сумки. Но ему, кажется, все равно. Я прямо ощущаю, как его улыбка обжигает меня.