Счастливые неудачники  - Лана Барсукова Страница 5

На такой волне закрывать бизнес не хотелось до слез. Аркаша осторожно, как бы в шутку, предложил жене отойти в сторону, чтобы под ее именем поработал кто-то другой. Есть же «литературные негры». От маэстро – только имя на обложке, а все остальное делает какой-нибудь студент литературного института. Но там хоть квалификация нужна, не каждый напишет остроумный детектив или слезоточивую бабскую тягомотину. А тут, смешно сказать, – покрасить, приклеить. Любой маляр справится, даже выгнанный из ЖЭКа за пьянство. Может, пусть Ирочка отдохнет, а вместо нее поработает какая-нибудь креативная девушка из художественного училища? А что? Хорошая идея! Но Ирочка так на него посмотрела, что пришлось выдавить из себя смешок. Пошутил, дескать.

Между супругами наметился тектонический разлом. Раздражение Аркадия росло день ото дня. В нем бродили дрожжи претензий к жене, бурлили невысказанные упреки. Это он создал на пустом месте «икону постмодерна», построил для нее рынок, вывел на уровень богемы. На блюдечке принес деньги и славу. Да если бы не он, украшали бы ее «гипсорята» помойки. Самое место им. Вообразила себя художницей! Устала она, видишь ли! Настроение пропало! Вдохновения нет! И он, все это создавший буквально из ничего, вынужден упрашивать, клянчить продолжения, подыгрывать этой марательнице гипса. Он, гениальный мистификатор, уговаривает посредственную художницу еще немного побыть «звездой»! Ну не бред?

Однажды вечером Аркаша нырнул в интернет и вынырнул с очередной добычей, подробным разбором Ирочкиного творчества каким-то именитым искусствоведом. Опять «постмодерн», «квинтэссенция», но есть и новенькое – «визуализация эго», «королева вакханалии», «манифест антижлобства». Аркаша читал эту статью вслух и хохотал счастливым смехом удачливого афериста. Ирочка молчала. Но молчала недобро и напряженно, набычившись, избегая смотреть на мужа, который был ей неприятен. И вдруг без всякой связи спросила:

– А те два придурка, невидимычи? Чем кончили?

– Какие невидимычи? – спросил Аркаша с раздражением. Не телеэфир, журналистов рядом нет, можно же и по-человечески говорить.

– Да, трудно с тобой. Невидимую ткань которые задорого толкали?

– Где толкали? – уже не скрывал раздражения Аркадий.

– Где-где? Разумеется, в Караганде. В Андерсиаде.

Аркадий, не первый год знавший жену, понял, что речь идет о сказке Андерсена, где два прохиндея сумели убедить короля в создании особой ткани. Ткань красивейшая, но есть одно «но». Ее не каждый может увидеть. Если человек глуп, то для него эта ткань невидимая. И все придворные, да и сам король таращились и хвалили ткань со стахановским энтузиазмом. Да, молодец жена, в самую суть зрит. Здесь ведь тот же фокус: Аркадий построил миф о новаторском самовыражении своей жены, и все подхватили, льют слюни от восторга, платят сумасшедшие деньги. И все это из страха, что их сочтут простецами, ничего не понимающими в современном искусстве. Аркадий же был убежден, что все так называемое современное искусство является грандиозным блефом по мотивам сказки Андерсена.

– Не помню. Кажется, какой-то мальчик этих ткачей разоблачил, – Аркаше был неприятен разговор.

– А невидимычи? Что с ними стало?

– Не помню.

Через пару дней Аркадий увидел в руках у Ирочки сказки Андерсена. И вечером она возобновила этот неприятный разговор, как будто он и не прерывался.

– Их выгнали.

– Кого?

– Невидимычей. Ткачей тех.

– Заметь, без конфискации имущества, – пытался пошутить Аркаша.

– Позорняцкий финал. Я так не хочу. Им, наверное, в спину смеялись.

Аркаша понял, что это конец их бизнеса. Жену больше не уговорить. Она вообще в последнее время приобрела какую-то жесткость, непреклонность. Новое качество, которое Аркадия пугало и озадачивало. Не было больше веселой луковой шелухи, рыбьей чешуи с их неповторимой фактурой и запахом. Не было пойманной за хвост игривой бесшабашности. Ирочка стала работать с совсем другими материалами – битое стекло, острые металлические стружки, шипастая колючая проволока. Словно хотела крови почитателей ее таланта.

К этому моменту склад был подчищен, домик в Черногории достроен, договоренности с продюсерами и журналистами исчерпаны. Записка под сахарницу стала финалом этой истории. «Прощай. Вместе нам трудно. Надеюсь, ты будешь счастлива». И ниже: «P.S. Заедет мой бывший шеф, отдай ему любого гнома. Этих денег тебе на первое время хватит».

Ирочка прочла и усмехнулась. Усмешка – это обрубок улыбки. Все, что осталось от ее фирменного «рот до ушей».

* * *

Обрубок улыбки… Блестящая заготовка для какого-нибудь прыткого журналиста. Окажись рядом Аркадий, и этот финал можно было бы неплохо продать, собрав продолжительные аплодисменты растроганной публики. Можно было бы организовать прощальный бенефис в виде финальной распродажи последних «гипсорят». Уж Аркаша бы проследил, чтобы эксклюзивный репортаж о прощании с искусством «иконы постмодерна» написали эффектно, элегантно, с налетом трагичности, но без дешевого бытописания. Именно так должны уходить с небосклона славы звезды.

Но Аркаша был далеко. А без него все вышло незатейливо, просто, можно даже сказать примитивно и банально. Страдания Ирочки были совсем заурядные, бабские, без тени чего-то оригинального, подобающего «иконе стиля». Красные, припухшие от слез глаза, разбухший от соплей нос, неприбранные волосы, облупившийся лак на ногтях. Ведь глупо красить ногти, когда закончилась жизнь. Закончилась настоящей кляксой.

Ирочка ходила по своей мастерской, то тихонько подвывая, то громко завывая, и не знала, что будет завтра. Не в высоком, философском смысле слова, где завтра означает всю оставшуюся жизнь. А в простом, бытовом значении, когда завтра – это день, следующий за сегодняшним. Это всегда знал ее муж, который составлял расписание, говорил, во сколько подойдет машина и куда Ирочке надо ехать, на какое время назначен прямой эфир или презентация нового бутика. Она была как женщина-ребенок, прикрытая от ветра спиной взрослого человека. Только со своими «гипсорятами» она чувствовала себя взрослой девочкой, поступала, как считала нужным. В остальном же шла за мужем, временами огрызаясь, покусывая и бунтуя, но всегда за ним. За те несколько лет, что они были вместе, Ирочка привыкла видеть жизнь, выглядывая из-за спины Аркаши, при этом ворча, что он заслоняет картинку. Эта спина в последнее время казалась ей неказистой, сутулой, даже лопатки топорщились как-то отталкивающе, отвратительно. Но сейчас, когда муж ушел и больше не мешал обзору, Ирочка запаниковала. Нужно собирать свою, только ей принадлежащую, новую жизнь. А как? Из каких кирпичей? Как приучить язык к слову «бывший»? Бывший муж в ее бывшей богемной жизни. Как трудно смириться с бывшим счастьем.

В этих тягостных мыслях Ирочка провела не одну неделю. Телефон не брала, на звонки не отвечала, а если кто и прорывался через долгие гудки, то напарывался на Ирочкино откровение, перемежаемое всхлипами: «Меня больше нет. Меня гномы съели». Журналисты радостно возвестили, что звезда не выдержала творческого накала и съехала с катушек. Кто-то писал в меру интеллигентно, кто-то вызывающе скандально, поддерживая имидж своего издания, но ни один не упустил случая оттоптаться на этой теме, поднять рейтинг за счет такой интересной истории. Журналисты напоминали свору собак, вырывающих друг у друга лакомую кость – новость о закате «иконы постмодерна».