Граница дождя - Елена Холмогорова Страница 50

Марина уже познакомилась с теми, кто приезжал «из города». У нее была своего рода игра: угадывать, кто больной, а кто сопровождающий. Очень часто она ошибалась: более изможденными выглядели родные. Но иногда был верный признак. Например, если женщина была не в меру пышно причесана: почему-то, потеряв волосы от химиотерапии, они выбирали неестественно вычурные парики.

Очередь к «пушке» ничем не отличалась от всех других, и так же легко завязывались разговоры. Строгая, похожая на старорежимную учительницу дама, привозившая тихого, интеллигентного мужа, вежливо поддерживавшего светские беседы, пожаловалась, когда он дождался своей очереди и пошел получать порцию убийственно-живительных лучей: «Он ведь дома все время молчит, в крайнем случае отвечает односложно. Только тут, среди “своих” и оживляется».

А еще Марина как-то разговорилась с простоватой женщиной, которая приезжала одна. Сразу объяснила: «Мне-то повезло, я в рубашке родилась, подумаешь, отщипнули кусочек груди, не жалко, она у меня и так четвертого размера, — и засмеялась. Приходила, опираясь на ярко-красный костыль, но не теряла чувства юмора: — Даже если разрешат, подпорку не брошу — место в метро уступают. А что цветной, веселее». Но жаловалась, что после сеанса кружится голова, боится на обратном пути упасть. Марина осторожно спросила, не может ли кто ее провожать. Та ответила: «Сын далеко, да и что сын… Муж настоящий в могиле. Сестру мама мне не родила». — «А подруги?» — «Подруг не бывает, настоящие близкие — только по крови родные. Вот как вы. Хорошо вместе расти, погодки, наверное?»

Бедная Руфина! Счастье, что она не слышала этих слов… Потому что была ровно на десять лет ее моложе. Поздний ребенок — радость созревших родителей. Крепенькая, здоровая, хорошенькая — просто куколка. В отличие от болезненной, внешне неяркой старшей сестры, с которой к тому времени накопилось немало уже подростковых проблем, — подарок. Да и условия уже были другие: не огромная коммуналка, а своя, отдельная квартирка. Марина не считала, что в детстве была обделена любовью, но после рождения Руфины ей редко перепадали настоящее внимание и ласка. Сама она младшей особенно не замечала: не капризная, не вредина — вот и хорошо. Выросли, по очереди вышли замуж, Руфина родила, потом развелась, встречались в родительском доме по праздникам, спустя годы похоронили отца, а вскоре и маму, не изведав тягот ухода за стариками.

Правда, мама в последние годы, уйдя на пенсию, томилась одиночеством и бездельем и поочередно мучила дочерей звонками, требуя детальных отчетов: «Ты уже на работе?.. А что ты сегодня надела?.. А, знаю, зелененькое. А серьги к нему какие?» — «Ты уже пришла с работы?.. А что у тебя сегодня на ужин?.. А, курица, понятно, а на гарнир что?» Или вдруг в самый неподходящий момент: «Слушай, а ты когда-нибудь думала, в чем смысл жизни?» Но хоть никогда не корила Марину, что бездетна, а Руфину — что дочь Ира выросла разгильдяйкой.

После смерти мамы в жизни сестер образовалась странная брешь: ее назойливое внимание ничем не восполнялось, вместо освобождения возникло чувство, что их жизнь никому не интересна, что они никому, в сущности, не нужны. И как-то само собой получилось, что они стали созваниваться каждый день, посмеиваясь иногда: «Ну ты прямо как мама». Скоро они стали интересоваться не только семейными и служебными делами друг друга, но и делами друзей, которых никогда в глаза не видели. Одним словом, когда выяснилось, что Иринка беременна Бог весть от кого, а у Руфины запущенный рак, — а случилось это с интервалом в три дня, — Марина поняла, что жизнь ее круто переломилась.

Каждое утро, просыпаясь, она видела сначала контур золоченой рамы, а потом и саму картину: на фоне бордового, красиво задрапированного шелка старинный медный кувшин с изысканно изогнутым носиком, ваза с фруктами, откуда небрежно свисает гроздь лакированного винограда. Муж не одобрил этого приобретения, да еще Марина сдуру честно призналась, сколько заплатила художнику.

— Способностей на копейку, а хапать хотят, как великие! Да любой первокурсник Суриковского намалюет тебе таких шедевров сколько хочешь, хоть все стены увешай!

Но Марине было все равно. Уют в доме был ей необходим как воздух. Она терпеть не могла хаоса и времянок. Даже в купе поезда, где предстояло провести ночь, она умудрялась создать ощущение жилья, а уж в доме отдыха немедленно переставляла мебель, подхватывала пояском от халата занавеску, раскладывала салфеточки, ставила цветы в привезенные с собой вазочки, обязательно вешала что-то красивое над кроватью. А такую картину она не один год хотела, прямо видела натюрморт в стиле старых мастеров в этом простенке. Как бывает: при ее любви к интерьерам так и не складывалось поработать в чьем-нибудь доме-музее, а теперь и вовсе — панорама «Бородинская битва». Хотя надо радоваться — не по возрасту ей трястись в экскурсионных автобусах или драть горло на морозе. Работу она любит, не понимает, как это Руфина всю жизнь с чертежами в своем НИИ… Они совсем разные: Марина ради картины тряпки лишней не купит, а той достаточно календаря настенного с приторной фотографией. Она даже иногда годы помнила по календарям:

— Это было, когда в кухне висели «Замки Луары». Или же «Лучшие озера мира».

А картина… Муж только для виду сердится, на самом деле гордится тем, что их стандартная квартира Мариниными стараниями смотрится оригинально, и любит приглашать гостей «на рюмку чая», упиваясь их восхищенными аханьями. Привыкли они друг к другу, и если бранились, то по пустякам. И то она больше распалялась. Вот вчера не сдержалась, сорвалась на крик, потому что тысячу раз просила не оставлять смеситель в ванной переключенным на душ, а опять, как открыла кран, ее обдало водой.

Убираясь в кухне, Марина чувствовала, что в затылке то и дело включался моторчик: «з-з-з-з-тр-тр… з-з-з-з-тр-тр…», но не как бормашина или дрель, а ударами, накатами. Ритм тяжелого рока сотрясал потолок — сын верхних соседей отдыхал. Включил деликатно, а лучше бы громко, противней всего вот так — фоном. Неотступных мыслей не заглушает, но на голову давит, давит… Вчера пошла делать маникюр, а там какая-то незнакомая девочка — хорошенькая. Марина расстроилась сначала, но та оказалась ловкая, аккуратная. И очень разговорчивая. Сказала, что собирается замуж, что молодой человек за ней уже три года ухаживает, но семья у них «почти пуританская» и воспитали ее в строгих правилах — конечно же, «никаких отношений до свадьбы». И жених это ценит, «хотя сам он падший». Она вздохнула: «Но для меня это, наверное, даже лучше».

Странный разговор, уж очень несовременный. Девочка примерно Иришкиных лет, а какая пропасть… Звезд с неба не хватает, без образования, но с хорошей специальностью и твердыми понятиями. А Ирка так и осталась без профессии, два института по очереди бросила и теперь развозит бумажки по всей Москве, хоть и говорит, что не просто курьер, а, как все они теперь, менеджер. То какие-то музыкантишки вокруг нее вертелись, то фотограф, весь аппаратурой обвешанный. Руфина предполагает, что от него-то Иришка и беременна, хотя та скрывает: «Ребенок мой будет, остальное неважно».

Дорога от «Бибирево» до «Каширской» — через всю Москву. А в стороне Руфинин «Сокол». Смешно: жили бы как когда-то в коммуналке, пусть бы себе Руфина полеживала, а с ребенком она бы возилась, обедали бы вместе… Прямо идиллия! Но Марина еще помнила, как пускала мыльные пузыри в ванной, а соседка барабанила в дверь, украшенную росписью с ласточками: «Ты там не уснула, деточка?» Обо всем можно успеть подумать в дороге. Может, пусть родит, а я племяшку воспитаю как дочь, раз своих Бог не дал? А может, как сына.