Американский голиаф - Харви Джейкобс Страница 50

Всю свою художественную жизнь Отто делал копии, объясняя это призвание тем, что родился однояйцевым близнецом. Его брат был бездарным лодырем и зарабатывал на жизнь обувной торговлей, но походили они друг на друга просто поразительно. Первым рисунком Отто стал автопортрет, который мать сочла за любовно исполненное изображение брата.

Сильной стороной Отто был греческий стиль, ему прекрасно удавались дубликаты богов и богинь, некогда вдохновлявших античных менторов. Однажды, устав от Олимпа, он решил подобраться к египтологии. Затея провалилась, когда лучший клиент отказался забирать точную копию статуи Сехмет – полуженщины-полульвицы, – заявив, что никакая это не Сехмет, а Мэри Тодд Линкольн с лапами.

После чего опять пошли греки, иногда римляне, с редкими вкраплениями горгон и горгулий собора Парижской Богоматери. Фактически единственной оригинальной работой Карла Ф… Отто был бюст суфражистки Сьюзен Б. Энтони [48]– он преклонялся перед этой женщиной за ту отвагу, с которой она смешивала в себе пылкость и невинность. Укрытый ветошью бюст стоял на вершине миниатюрной ионической колонны в самом дальнем углу студии. Никто, кроме Отто, его не видел, да и сам он смотрел в его сторону лишь в те нечастые минуты, когда вставал вопрос о смысле жизни.

Подписав контракт с мистером Арбутнотом, Отто даже рискнул купить кусок крепкого гранита. Копирование исполина – да чего угодно, лишь бы оно не имело отношения к Египту – вряд ли могло испугать столь опытного виртуоза. Куда больше его заботили сроки и некоторые специальные условия. Было постановлено, что Титан – такое имя придумал для копии элегантный стряпчий – должен быть готов и доставлен на место не позднее чем за две недели до Рождества. Судя по всему, он предназначался кому-то в подарок, но скульптора это не касалось. Каждому свое. Другое дело – сроки и условия. Голова Титана должна быть устроена так, чтобы в щель над правым ухом можно было ввести шестидюймовую кость от человеческого черепа и чтобы потом туда же поместился фунт кристаллического порошка. Порошок и череп прибыли раньше, чем контракт Арбутнота. Неприметный пакет доставил Отто неприметный мальчик, который, увидав чаевые, почему-то надулся.

Блестящая субстанция была насыпана в банку, череп явился целиком. Полный череп, пожалуй, перебор, хватило бы половины, но, похоже, этот нью-йоркский стряпчий перебирал постоянно. Отто понятия не имел, отчего Арбутнот так носится с этими костями и кристаллическим порошком. Ингредиенты сии не упоминались ни в одном из описаний Кардиффского исполина. Требование сильно усложняло дело, добавляя к работе не один день.

Отто вернулся к эскизу, сверил его с опубликованными в газете исполинскими габаритами, выбрал инструмент и принялся вырубать из камня некое подобие формы. Наконец-то результат будет выглядеть солидно, это вам не кариатида с титьками-прыщиками и мордой как башмак приказчиковой жены.

С третьим ударом по камню от долота отлетела искра и попала Отто в нос. Скульптор моргнул. И в этот временной атом – он готов был поклясться – новорожденный камень вздрогнул. Услышав треск, Отто подскочил на месте. Однако он терпеть не мог загадки, а потому проглотил слюну и снова принялся рубить.

Что теперь? Столб для ворот ада или рая? Дракон, чтоб сторожить башню колдуна? Памятник завоевателю? Карниз для дворца? Опора для моста? Алтарь для жертвоприношений? Краеугольный камень будущего? Мужик клюется, как воробей.

Откинувшись назад, Джон Зипмайстер положил ноги на край стола и соорудил из башмаков пирамиду. Барнаби Рак изучал его подошвы – замысловатый пейзаж из перепачканной кожи, гудрона, лошадиного дерьма, кнопок и разнообразного тротуарного детрита. Если распылить Зипмайстера выше лодыжек на атомы, его можно будет потом реконструировать по этим остаткам.

– Упоительное, должно быть, зрелище, – сказал Зипмайстер. – Стоит народ с выпирающими ширинками и распевает «Да будет неустрашима паства Твоя». [49]И как я вечно умудряюсь пропустить самые главные события века? Кто-нибудь пытался объяснить, зачем исполину приспичило задирать им херы?

– Конгрегационалистский священник что-то говорил насчет того, что это как-то может быть связано с ремонтом церковной колокольни.

– Ну да, заодно и протолкнуть. А сами вы что об этом деле думаете?

Я думаю, что дело не в том, что я думаю.

– Правильно, Рак. Но все же.

Я бы сказал, там что-то происходит. Это чувствуется. Это, как говорится, задевает.

– Смотря чем задевает.

– Вы бы видели эти очереди, совсем разные люди, как сияют их лица, когда они выходят из шатра. Вам не случалось наблюдать лесной пожар, когда он перекидывается с дерева на дерево? Так же передавались их эмоции. Души вспыхивали, как сухие ветки. Люди словно от чего-то освобождались.

– И флаги?

– Да, флаги. Повсюду. Самодельные, покупные. Флаги, флаги, флаги. Точно этот каменный человек явился оправдать всю нацию. Смыть с наших рук кровь раз и навсегда. Напомнить о нашем предназначении. Он там лежит, как застывшая боль, но лицо – это что-то сверхъестественное. Главное в нем – стойкость. Более того, исцеляющий призыв безмолвного вождя, который не требует присяги на верность и не выводит войска на поля сражений.

– Духовный соблазн? Патриот без задней мысли? Я взял бы таких дюжину, – сказал Зипмайстер.

– Кем бы он ни был, важно это или нет, он – американец.

– Вы сказали, они увешали его бастионы звездно-полосатыми флагами. Видимо, оттого вы и пожаловали ему гражданство.

– Не думаю. Он как тот хлебопашец Среднего Запада, который узрел Бога и упал замертво от одной лишь искры святости. Не спрашивайте меня, какой во всем этом смысл, я сам не понимаю.

– Не волнуйтесь, смысла нет. Есть пот, которым я из-за вас уже весь облился. «Искра святости»? Одно чудо я забираю. Старый ублюдок знает, как продавать газеты.

– Только зачем вы позвали меня обратно? Голиаф растет, а не уменьшается.

– Прислушайтесь к себе. Вы разговариваете, как пресс-агент Папы Римского. Вы слишком близко подошли к этой истории, слишком увлеклись. Так иногда бывает между врачом и пациентом, с репортерами «Горна» тоже случается. Мне нужна объективная пара глаз. И потом, вы отправляетесь в Вашингтон писать о мистере Гранте, первом всенародно выдранном президенте. Вы хотели показать характер, я несу вам эту возможность на блюдечке.