Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов Страница 50

– Ничего не видел.

– Понимаю, мертвый. Вы и в душу не верите, как все люди: что она еще недалеко и сверху на себя глядит… А на меня и мертвые смотрят. Они как бы сами не хотят ни смотреть, ни меня видеть, а я себя чувствую у них за закрытыми веками… и такая тьма наваливается и окружает меня! Ведь мы же во тьме живем! Нас просто осветили. Снаружи. Солнцем. Источником света. Фонариком… Представьте, как темно у нас внутри: в желудке, в мозгах, в печенках… в сердце! Как в дереве, как в камне. Что они видят? Они – в первозданной ночи…

– Ну, деревья-то по-своему видят… они не только чувствуют тепло, но и питаются светом.

– Ну, это ясно. Слепой тоже видит, в таком-то смысле. Другими органами чувств хотя бы. Я о другом… Я и себе-то не могу объяснить, не то что вам. Я о том, что мы во тьме, как в смерти, и в смерти – как во тьме. Мы не видим предметов – мы видим освещение их. А сами мы, на земле, где мы есть, среди себя, живем во тьме. И мертвый есть более реальное состояние, чем живой. Потому что он не видит предметов, окруживших его: он сам – предмет, лишь освещенный снаружи. Он не видит освещения, ему включили источник. Видит ли сам свет? Не абсолютной ли он черноты для самого себя? Не является ли именно мертвый частицей света, а мы лишь сгустком тьмы? В смерти мы становимся средой, однородной, как вода или воздух, только еще более однородной – светом; в жизни мы отделены друг от друга непрозрачностью, жизнь неоднородна, она рассыпана, как горох. О, если бы жизнь была средой! То и смерти бы не было. Так что смерть – это наша среда, а не жизнь. Небытие однородно. И не жизнь заканчивается смертью, а мы в ней живем, в смерти. Смерть не отдельна, она – среда жизни. Как вода для рыбы, как воздух для ваших птиц.

– Господи, Павел Петрович! – восхитился ДД. – Это вы мне говорите или я подумал? Гениально!

– Ах, как вы точно схватили мысль! Браво, доктор! Именно птица более мертва. Она мертва в полете. Недаром же у всех народов она вестница смерти. Недаром мы говорим: сердце обмирает в полете. Что мы знаем о ее чувствах, когда она летит? Вот вы, доктор, вы все про птиц знаете. Что она чувствует, когда летает? Не купается ли она в смерти? А потом присядет – пожить с нами заодно, отдышаться. Кстати, Феникс – человек или птица?

ДД надолго задумался.

– Скорее птица…

– Как с точки зрения орнитолога Феникс может быть видом, пользуюсь вашей терминологией, имеющим биологическую нишу на границе двух сред, смерти и жизни? То есть не НА, а В границе.

– Граница – это линия, – возразил ДД. – Линия, в математическом смысле, имеет одно измерение, то есть нишей никак быть не может.

– Вы меня не запутаете, доктор: Феникс – это человек в виде птицы.

– Нет, это птица в виде человека!..

– Ни то ни другое. Наш Феникс – лишь изображение Феникса, это Феникс в виде человека.

– Это уже точнее. Но тогда это Феникс в виде птицы…

– Что-то вы запутались, доктор.

– Это вы меня пытаетесь запутать! Давайте разберем, кто кому что сказал…

– Уже не разберете… – ПП был чем-то удовлетворен.

– Это всего лишь метафора – ненаучные дела, – сердился ДД. – Главное, что Феникс сгорает и возрождается в огне. В физико-химическом смысле жизнь и есть горение.

– Ну да, гниение… Я тоже ходил в шестой класс, доктор! В шестой класс я еще ходил, это в седьмой я не пошел. Это для человека сначала – жизнь, а потом – смерть. А для Феникса – наоборот: сначала – смерть, а потом жизнь. Феникс – это просто-напросто человек наоборот.

– Просто-напросто?.. Тогда он в виде птицы…

– Это уже все равно. Скажите мне, что важнее: голова или крылья?

– Важнее?.. Главный признак.

– То есть?

– У человека – голова, у птицы – крылья.

– Всего лишь?

– Достаточно. По этому признаку все ясно. Никакого ИЛИ. Феникс – и человек, и птица.

– Не то и не другое. Он был баба.

– Ну да, титьки, – смеялся ДД. – По-вашему, сфинкс – тоже баба?

– Это ваш тезис, о главном признаке, доктор. А главный признак женщины отнюдь не титьки.

– Опять вы меня словили, Павел Петрович… Я тоже с детства пытался догадаться, как русалка в хвост переходит? На всех картинках художники ловко уходят от ответа…

– Браво, доктор! Я прямо в восторге, какой вы на самом деле неиспорченный человек, хоть и ученый. Ищете-таки ответа в искусстве? Так вот, вы-то этого не знаете, а мы не оттого, что не знаем, а оттого, что избегаем показывать.

– Что ж это вы так уж избегаете? – иронизировал ДД.

– А по эстетическим соображениям.

– А-а…

– Ай-я-яй, доктор! Опять вы только об одном думаете… Я имел в виду более этическую сторону эстетического.

– Павел Петрович! смилуйтесь над дураком… Этика-то тут при чем?

– И очень даже при чем, молодой человек! Почему бы, вы думаете, и у Феникса, и у сфинкса, и у кентавра, и у русалки человеческие именно голова и грудь, а конец, извините, нечеловеческий?

– Ах, вот какая ваша этика! Опять антропоморфизм… опять апартеид животного мира! А если наоборот? тело человечье, а голова как раз животного?

– Так не бывает.

– Бывает, бывает! – ликовал ДД. – Вспомните хотя бы тот же Древний Египет… Не помните, как его зовут, с птичьей головой?

ПП сделался скорбен и очень замолчал. Иронический ДД с удовлетворением развивал тему – все, что только мог вспомнить… Мол, все-таки сфинкс – мужик, и русалка – не рыба, а кентавр точно мужик, потому что у него борода, хотя бывают и женщины с бородою, но стоит только заглянуть кентавру под хвост, то он так и так мужик – и как человек, и как конь… интересно в таком случае было бы знать, кого он предпочитал, кобылиц или…

Нет, не стоило ДД так гулять!

– Предпочитал-то он, конечно, женщин, – со знанием вопроса констатировал ПП и тут же взвился свечой, как ласточка, осененный идеей… – Сме-е-е… сме-е-е-сме-е… – проблеял он. – Да, был такой бог смерти, и звали его Пта. И он был оттуда, а те, которым вы все под хвост заглядываете, те – отсюда, от нас с вами. Вот тут-то и этика! Есть граница, а никакого такого главного признака нету! Нету вашего главного признака – вот что! Так и у смерти – его нет.

– О чем, позвольте, мы спорим? – вклинился ДД.

И лучше ему было не вклиниваться. Не ласточкой – коршуном, ястребом пал ПП в одном лице…

– А мы и не спорим – мы воспитываем. Спорить одному еще вреднее, чем пить одному. На букву А – а-лкоголизм, а на букву О —…

ДД насупился.

– Вы все поэтизируете, Павел Петрович… Вы себе внушили, что поэзия точна. А поэзия как раз и есть самая неточность. Это такой набор неточностей, поэзия. Она, если хотите, виртуозно неточна. И птица опирается не о стихию, а о предмет, о воздух, который она сжимает махом крыла, опираясь воздушным столбом о землю, о землю, как мы с вами. Не в стихии, не в смерти она витает, а жить, то есть жрать, хочет, вот и летает. А то, как вы изволили выразиться, что они садятся пожить вне смерти воздушной своей, – совсем чепуха, поскольку многие из них даже трахаются прямо в воздухе, то есть живут, как принято это вежливо выражать.