Коллекционная вещь - Тибор Фишер Страница 51

Мы подняли паруса и вновь вышли в море.

В безбрежное море.

И поплыли куда глаза глядят.

Нетерпеливой меня никак не назовешь, но даже я с трудом переносила тяготы нашего бесконечного путешествия. Вскоре капитан и Пьетро перекидывались словом не чаще одного-двух раз в день и не переступали черты, разделявшей корабль на две части. За руль они становились по очереди. Компас вышел из строя. Определить же путь по солнцу, тем более по звездам, они были не в состоянии.

На палубе стояли огромные бочки с дождевой водой. Время от времени капитан и Пьетро закидывали в море сеть и ловили рыбу. А также морских птиц, если Господь посылал им птиц. Кусты базилика росли частично во мне, а частично в том, что осталось от Горгонской вазы. Сушеные фрукты, орехи и мед поглощались регулярно и с неизменным аппетитом. Все свободное время капитан и Пьетро ругали друг друга последними словами, заранее договорившись, что больше одного раза в день произносить одно и то же ругательство нельзя, в результате чего последними словами дело обычно не ограничивалось. Кроме того, они подолгу без устали спорили о том, кто из их знакомых был самым большим прохвостом, и в конце концов сочли, что наилучшие шансы занять в этом конкурсе первое место имеет один генуэзский брадобрей.

Так прошло полтора года. За это время мы ни разу не видели землю.

Точнее говоря, не мы, а они. Я-то видела землю в сорока, пятидесяти, шестидесяти милях, однако держала язык за зубами. Несколько раз мы проплывали от земли совсем близко, однако из-за темноты или тумана ее не замечали. Дважды мы не заметили землю потому, что в это время капитан и Пьетро осыпали друг друга ругательствами. Они видели вдалеке корабли, но не могли сообразить, что это. Развитию смекалки длительное путешествие по морю способствует далеко не всегда.

Они не перенесли бы лишений, если бы им дважды не пришла продовольственная помощь. В первый раз – в виде белого медведя, стоявшего на маленькой льдине, которая некогда была, надо думать, гигантским айсбергом; медведь был голоден и раздражен, однако против Пьетро, решившего, что под медвежьей шкурой скрываются коварные китайцы, оказался бессилен и он. Во второй – в виде выдолбленной из дерева пироги, доверху наполненной ананасами. В результате дележа ананасов отношения между путешественниками лучше не стали.

И вот однажды ночью корабль внезапно сел на мель и развалился.

Путешественники, с трудом передвигая ноги, вышли на берег. В поле они увидели пахаря.

– Не убивай его, пока я не задам ему несколько вопросов, – сказал капитан. – Мы плывем из Венеции, ищем христиан и хотим торговать, – сказал он, стараясь говорить как мо-о-ожно ме-е-едленнее. К моему удивлению, пахарь не бросился бежать, ибо за вежливостью, как это нередко бывает с людьми, не расслышал угрозы.

– Моряк, я – пахарь, а не придурок, и по слогам говорить со мной не обязательно.

– Как тебе удается так хорошо говорить на нашем языке?

– А тебе?..

Больше пахарь ничего не успел сказать, поскольку Пьетро ударил его ногой в живот.

– Одним китаезой меньше. Надо же, научились говорить на нашем языке – врасплох нас застать хотят, – заметил Пьетро и умер от истощения.

А капитан двинулся дальше и вскоре увидел перед собой город, который показался ему очень похожим на Венецию, ибо Венецией и был. В Венеции они подняли паруса, два года бороздили моря и океаны и вот теперь высадились в двенадцати милях от венецианского порта. Умер капитан не сразу: он еще несколько дней неустанно ходил по городу, спрашивая у прохожих, как добраться до Большого Бельта, или же прося милостыню, чтобы было на что вернуться в Венецию и рассказать соотечественникам о Китае, а также о том, что люди, в сущности, везде одинаковы.

Розе такой финал не нравится, и я вновь погружаюсь в ее прошлое, дабы скрасить себе настоящее.

Роза идет в паб. Она ненавидит пабы, но после карри у нее нестерпимая жажда.

– Я не люблю индийскую кухню, Мариус.

– Настоящей индийской кухни ты не знаешь, – говорит Мариус.

– Нет, все, что угодно, только не индийскую.

– Ничего ты не понимаешь.

Еда отвратительная, ресторан дорогой.

– Не плачу за тебя только потому, что боюсь обидеть, – говорит Мариус.

Она заказывает апельсиновый сок – пить хочется ужасно. Середина дня, тихо. Бармен на мгновение исчезает, и в эту самую секунду к ней подходит незнакомый мужчина и спрашивает, нет ли у нее мелочи – ему надо позвонить. Вернувшись, он подсаживается за ее столик и вежливо интересуется, не хочет ли она с ним выпить. Вообще-то ей пора домой, но от карри по-прежнему ужасно хочется пить.

Они беседуют так, словно знают друг друга всю жизнь. Через полчаса ей начинает казаться, что ни с кем еще ей не было так хорошо. Она старается не паниковать – это ведь все равно что встретить старого знакомого. Незнакомого знакомого. Нового старого. Он шутит, но держится естественно, одеяло на себя не тянет. Вежлив, но настойчив. Она прикидывает, какие у него могут быть минусы. Имеется в наличии подруга? Супруга? Или он убежденный холостяк? Динамист? Смертельно болен? За ним охотятся бандиты? А может, у него член по трагической случайности еще в детстве попал в газонокосилку?

Поэтому когда он говорит: «Я бы с удовольствием пригласил вас в ресторан, но завтра рано утром я уезжаю в Австралию – навсегда», она даже испытывает некоторое облегчение – на этот раз по крайней мере все сразу же встает на свои места. Розе (как это ни печально) не понять того, что понятно мне: человек он увлекающийся, попрыгунчик, и сейчас ему надо бы не с девушками знакомиться, а чемодан складывать.

Роза готова к такому повороту событий и виду, что пала духом, не подает. Стараясь не замечать, как ее покусывает за пятки злодейка-тоска, Роза широко улыбается и спрашивает, знает ли он уже свой адрес в Австралии,

– она подумывает провести там отпуск. Он удивлен, но вынимает ручку и на бумажной салфетке записывает свой адрес.

Он – кинооператор. Снимает «живую природу». Увлеченно рассказывает ей про джинтамунгов и вопилкаров. Роза пытается ему втолковать, что ей давно хочется в Австралию и как было бы славно, если б они там встретились. Она втайне надеется, что он предложит ей уединиться в первом попавшемся укромном местечке. Впрочем, ей давно известно: вся загвоздка в том, что с теми, кто предлагает уединиться в укромном местечке, уединяться, тем более в укромном местечке, почему-то не хочется; те же, с кем уединиться очень бы даже хотелось, никогда вам этого не предложат. «Мне пора – надо собираться», – говорит он. Она чуть было не предложила помочь ему сложить рубашки, но вовремя сообразила, что это несколько преждевременно. Он идет к двери, она смотрит ему вслед и испытывает непреодолимое желание осыпать поцелуями его мужественное, загорелое лицо, впиться зубами в поджарые ягодицы.