Лестницы Шамбора - Паскаль Киньяр Страница 51

Дверь спальни снова отворилась. Никола ввел человека лет сорока, с медицинским саквояжем в руке.

– Поговорите с ней, – сказал врач.

Лоранс не понимала, что происходит. Она взглянула на Мюриэль, но та опустила глаза и подошла к ней. Лоранс по-прежнему стояла на коленях возле отца. Врач наполнил шприц.

– Я не боюсь, – повторял старик. – Я никогда ничего не боялся.

Внезапно Лоранс поняла, она жадно оглядела все, что было перед нею: шприц, брюки от голубой отцовской пижамы, которые Мюриэль взяла, свернула и положила на валик постели, три ампулы, зеленые часы с орлом, терзающим печень Прометея, прикованного обеими руками к циферблату, Никола, чуть дальше Мюриэль – оба были бледны и серьезны, – своего отца, волоски, торчавшие из его ноздрей, его голубые, пугающе красивые, но теперь почти белые глаза.

– Выпейте немного воды, месье, – говорил тем временем врач.

– Дай мне воду, Лоранс. Воду.

Лоранс не понимала этих слов, они терялись где-то, одно за другим. Подошла Мюриэль, протянула Лоранс стакан воды, та схватила его и поднесла к губам отца. От резкого движения вода пролилась на простыню, Лоранс почувствовала, что краснеет. Врач подсунул руку под голову старика и слегка приподнял ее. Лоранс снова поднесла стакан к его губам. Вода капала ему на подбородок.

– Я не боюсь, – повторял он.

Возвращая стакан Мюриэль, Лоранс пролила несколько капель на собственное платье. Она взглянула на него и обнаружила, что это джинсы. Оставалось надеяться, что Луи Шемен не заметил их.

– Я не боюсь. Я не… – твердил он приглушенным испуганным голосом.

Лоранс смотрела, как умирает ее отец. Ей хотелось уехать. В голове у нее мелькнула короткая молитва: «О Господи, сделай так, чтобы мой отец умер мгновенно!» Она уже было сочла его мертвым. На какой-то миг его горло сжала судорога. Потом кадык дернулся, и снова послышалось свистящее дыхание.

Этот упрямый звук терзал ее. Она подумала: хорошо бы потерять сознание. «Почему именно я? – думала она. – Почему ты заставляешь меня присутствовать при твоей смерти? При твоем самоубийстве?» Он поднял голову. Посмотрел в сторону окна. Его взгляд что-то искал там. Врач сидел возле двери. Он ждал.

– Мне жарко, – прошептал Луи Шемен. – Вели Нику отворить окно.

Никола подошел к окну, поднял задвижку, открыл окно и вернулся к постели. Лоранс плакала, уткнувшись в рукав пижамы своего отца.

– Арктур уже поднялся в небо?

Лоранс не понимала. Голос отца зазвучал громче. Он выговаривал слова с величайшим трудом. Повторил вопрос, уже сердито. Лоранс послышалось: «Артур уже поднялся?» И она решила, что он спрашивает о спутнике с космонавтом на борту, которого, наверное, зовут Артуром. Затем ей пришла на ум комета Галлея. Наконец она поняла.

Встав, она вышла на балкон. Увидела круглый водоем. Увидела дубы. Подняла голову. На небе не было ни облачка. Луна достигла своей второй четверти. Она обвела взглядом небосвод. И увидела Арктур, ярко сиявший в темной бездне.

Она вернулась к постели, присела на корточки, уткнулась лицом в голубую пижаму и сказала:

– Папа, Арктур уже поднялся.

Но теперь не понимал отец. Луи Шемен растерянно смотрел на дочь.

– Арктур поднялся. Звезда уже на небе. Звезда Арктур, она блестит там, в небе, – повторяла Лоранс.

Отец пожал плечами:

– Я уже в черном туннеле.

Он улыбался, его пальцы теребили простыню.

– Мама! – прошептал он, сжав руку Лоранс. Он говорил с трудом.

– Папа, это я. Это Лоранс. Твоя дочь. Твоя маленькая Лоранс.

Она плакала. Она терлась лицом о пижаму отца, такую мягкую, об отцовскую грудь. Опять вознесла короткую мольбу: «О прошу тебя, умри поскорее!» И взглянула на него. Часы начали отбивать одиннадцать. Лоранс отвела глаза, посмотрела на орла, посмотрела на обнаженного Прометея с руками, стянутыми за спиной. Одна мысль владела ею: «Папа, умри же! Папа, молчи!»

Наконец часы смолкли. Наступил миг тишины. Луи Шемен снова начал дышать. Постепенно его дыхание выравнивалось. Она пристально следила за ним. Внезапно в ярком свете, заливавшем его лицо, ей почудилось, будто ее собственное лицо распадается, разлагается в чертах отцовского лика. Что ее лицо умирает. Что сходство ее лица с отцовским умирает.

И она перестала смотреть, как он умирает. Сжала в руке прядь седых отцовских волос. Спрятала лицо в простынях. Она задыхалась. Но ни за что на свете не хотела видеть. Умирало сходство ее лица с отцовским. Внезапно она почувствовала, что кто-то разжимает ей руку. Она приподняла голову над простыней. Врач распрямлял ее пальцы. Мюриэль держала ее за плечи.

– Все кончено, мадам.

Она сама встала на ноги. Прямая, как манекен, подошла к камину, причесалась перед зеркалом, глядя поверх черно-зеленых часов. Они показывали десять минут двенадцатого. Одна мысль владела ею:

– Наконец! Наконец!

– Ваша комната готова, – сказала ей Мюриэль.

– Спокойной ночи, – сказала Лоранс врачу; она не пожала ему руку.

Он поклонился ей. Прошел в дверь первым. И исчез.

Никола протянул Лоранс большой конверт, на котором отец написал ее имя. Она взяла его. Попросила, чтобы ей подали ужин в гостиную. Сказала, что ей хочется выпить красного вина.

Она не смогла спать в своей детской. Велела постелить ей в комнате для гостей. Эдуард удивил ее. Он позвонил из Лиссабона. Прервал бильярдную партию в «Китайском павильоне» – странном лиссабонском кафе, о котором когда-то рассказывал ей и которое обожал за то, что его стены были сплошь увешаны полками, забитыми детскими автомобилями, игрушками, куклами.

В бильярдном зале с потолка свешивались десятки моделей самолетов, без единого просвета. Он прервал партию, которую уже проигрывал Джону Эдмунду Денду, сел в парижский самолет и встретился с Лоранс на следующий же день, после полудня. Он считал, что ее нужно отвлекать и днем, и ночью. В течение всей подготовки к похоронам и визитов близких они играли в карты – в реверси, крапет – в слезах, играли в микадо в слезах. Тот конверт, что Никола передал Лоранс от имени отца, содержал дополнение к ее законной доле наследства; Лоранс с плачем сообщила Варду, что теперь она «миллиардерша в новых франках». Говоря это, она видела перед собой пару голубых, почти белых глаз своего отца в тот миг, когда он твердил, что совсем не боится; это был взгляд маленького зверька, настигнутого хищником.

Лоранс отказалась делить с ним постель. Она попросила его ночевать в комнате, которую занимала в отрочестве. По вечерам он давал ей снотворное, заботливо укрывал одеялом. И баюкал, сидя рядом, шепча что-нибудь успокаивающее до тех пор, пока она не засыпала.

Эдуард проснулся. Ему почудился крик. Крик повторился. Он доносился из парка. Это был голос Лоранс. Он выскочил из постели, на миг застыл у двери спальни, сообразив, что не одет, потом все же бросился наружу, вслепую пересек гостиные, протянув вперед руки, натыкаясь на стулья, нащупывая края комодов и столов, крышку рояля, кубарем скатился по парадной, смутно белевшей лестнице – уменьшенному подобию шамборской – со старинными лепными украшениями, точно как над порфировой лестницей дома на Корте Гастхюисстраат. Мраморные ступени холодили его босые ступни. Член нелепо болтался между ногами и мешал ему. Крик прозвучал снова.