Свободу медведям - Джон Ирвинг Страница 51

Семейство Сливница сидело за длинным столом на открытой террасе ресторана над рекой Мислинья. Белокурая Дабринка разливала вино по стаканам двух своих сестер и четырех братьев. Однако в ее сестрах не было ничего такого, что мой отец заприметил в Дабринке, — в приземистой, губастой Бабе и вялой, круглой, как дыня, Юльке. Дабринка походила на стройное и гибкое деревце — бестелесное, как любил говаривать мой отец. Она напоминала прохладный, тонкий ручеек — скорее зеленый стебелек, чем цветок. И мой отец решил, что она официантка; ему и в голову не пришло, что она могла быть членом семьи раскормленных уродов, которых она обслуживала.

Сидя поодаль за столиком, Вратно поднял пустой стакан.

— Моя девочка, — сказал он, — ты не наполнишь его?

И Дабринка, сжав в руке покрепче графин с вином, обернулась. Вся банда Сливница, как один, повернулась в сторону моего отца, полиглота, заговорившего сейчас на сербохорватском. Мой отец кожей ощутил гнев. О да, всех четверых: крепышей близнецов, Гавро и Лутво; Бьело, старшего и верховода, вселявшего ужас громилу Тодора.

— Так чем нам тебя наполнить? — спросил Бьело.

— Гвоздями? — предложил Тодор. — Или битым стеклом?

— О, да вы одна семья! — воскликнул мой отец. — О, я понимаю.

Видимо, их семейное сходство сразу бросалось в глаза, если не считать Дабринку. Темно-оливковые и зеленые цвета присутствовали лишь в ее глазах. Никакого намека на низкие лбы и семейную смуглоту. Ни тяжелых щек Бабы и Юльки, ни близко посаженных глаз братьев. Ни глубоких оспин старшего Бьело; ни малейшего намека на неуклюжесть громилы Тодора, и совсем ничего от их раздвоенных подбородков — долгой тонкой работы искусного мастера.

— Вас семеро! — удивился мой отец. — Ба, какая большая семья! — подумав: «Какая невообразимая влюбленная пара могла спариться и зачать таких?»

— Ты нас откуда-то знаешь? — спросил Бьело.

Близнецы, потирая руки, хранили молчание;

Баба и Юлька облизывали губы, пытаясь вспомнить; Дабринка покраснела даже под блузкой. Тодор набычился.

— Я был бы польщен, — ответил мой отец на простом сербохорватском; он встал из-за стола. Затем добавил по-немецки: — Это составило бы мое удовольствие! — А потом на английском: — Счастлив познакомиться с вами. — И еще на чистейшем русском, надеясь возродить возможные панславянские симпатии: — Необычайно рад.

— Да он полиглот! — воскликнул Тодор.

— Полиглот, — повторил Бьело.

— А он симпатяга, — заметила Баба.

— Совсем юнец, — выдохнула Юлька, в то время как Лутво и Гавро не проронили ни слова.

— Может, ты, случайно, нас знаешь? — спросил верховод Бьело.

— Нет, но надеюсь узнать! — ответил мой отец на чистейшем сербохорватском.

— Неси сюда свой стакан, — велел ему Бьело.

— Иди, иди, — пригрозил Тодор, — и мы мелко покрошим край твоего стакана и дадим выпить до дна, а?

— Довольно шуток, Тодор, — одернул его Бьело.

— Мне только любопытно, — пробурчал Тодор, — на каком языке он стал бы говорить со стеклянной пылью в глотке?

Бьело легонько шлепнул одного из близнецов.

— Дай-ка полиглоту стул и возьми другой, — велел он.

Оба, Гавро и Лутво, отправились за стулом.

Когда мой отец сел, Баба сказала сестре:

— О, бери его!

— Давай действуй, если хочешь, — отозвалась Юлька.

Гавро и Лутво вернулись обратно, со стулом каждый.

— Они немые, — сообщила Баба.

— Немее некуда, — добавила Юлька.

— У них один мозг на двоих, — сказал Тодор. — Минимум, чтобы жить.

— Хватит шуток, Тодор, — оборвал его Бьело, и Тодор сел и замолчал вместе с близнецами, тупо уставившимися на лишний стул.

Когда Дабринка обернулась к моему отцу, он почувствовал, что его стакан слишком тяжел, чтобы поднять его.

Вот так Вратно Явотник познакомился с бандитским семейством Сливница, заплечных дел мастерами на службе усташистских террористов, — им очень был нужен полиглот.

Усташи задумали весьма щекотливое дельце. На самом деле работенка выглядела столь деликатной, что семья пребывала в несвойственном им бездействии в течение последних двух недель, ожидая обнаружения нужного им человека. Вероятно, они здорово беспокоились из-за работы — не менее редкой, чем поиски полиглота. Последнее дело призвало на службу всех членов семейства и удовлетворило каждого. Французский журналист, не аккредитованный в Югославии, искал возможности пожить в кругу типичного семейства Словеньградца, чтобы выяснить для себя степень симпатии к фашистам и итало-немецких настроений в среднем словенце или сербе. В подобной гласности усташи не были заинтересованы, догадываясь, что французы и без того раздражены убийством министра Барту. Поэтому на роль типичной семьи для французского газетчика ими было выбрано семейство Сливница.

Но этот месье Песиль не нашел, что Сливницы похожи на типичное семейство, — по крайней мере, он предпочел бы жить в семье без немых близнецов и с живыми родителями. Вероятно, он, как и Вратно, усомнился в наличии у них подлинных родителей; или положил глаз на Дабринку, что показалось вызывающим Бабе и Юльке, открыто предлагавшим себя, а семейство Сливница сочло себя оскорбленным. Как бы там ни было, ликующие близнецы, Гавро и Лутво, в подробностях изобразили на пыльном капоте машины месье Песиля его живописное падение в реку Мислинья.

Теперь у них была работа, объединившая их всех, — настоящий семейный проект. Но охота за полиглотом была для них в новинку. Позже Тодор признался, что это занятие оказалось столь нудным, что он опасался, как бы его юмор не прокис.

О да, работа, которую усташи приготовили для Вратно, и впрямь была куда деликатней, чем обыкновенное устранение никому не известного француза. Новым объектом для них стал немец по имени Готтлиб Ват, персона не менее авторитетная в Югославии, чем остальные его соплеменники; особенность данной операции заключалась в том, что от Вратно — по крайней мере, на данном этапе — не требовалось его устранения. Готтлиб Ват был командиром дивизиона разведчиков мотоциклетного соединения «Балканы-4», а усташи не желали иметь с немцами никаких неприятностей. Главным образом, они хотели, чтобы мой отец как можно скорее подружился с Готтлибом Ватом.

Семейство должно было подготовить моего отца к этому важному заданию; Готтлиб Ват, насколько было известно, никогда не имел друзей.

Бедному Вату пришлось сменить занятие, чего нельзя было сказать о других немцах. Готтлиб оставил свое ремесло ради службы, и усташей интересовало, что из своего таинственного прошлого мог открыть другу тосковавший по былым временам Готтлиб Ват.

Оставалось неясным, что именно усташи имели против Готтлиба, но я подозреваю, что дело было в уязвленной гордости. До войны Готтлиб Ват был механиком гоночных мотоциклов на мотоциклетном заводе «NSU» в Некарсулме. В мире мотоциклистов ходили слухи, будто Ват обладал руками кудесника. Но усташи считали, что руки у него были не только волшебными, но и губительными, даже преступными — потому что новая модель гоночного мотоцикла «NSU» совершенно неожиданно выиграла «Гран-при Италии 1930» вместе с водителем, британцем Фредди Харрелом. И усташи полагали, что Готтлиб приложил руку к этой победе в значительно большей степени, чем это было необходимо по части отладки клапанов. Итальянские усташи предъявили некое доказательство того, что Готтлиб Ват успешно устранил еще кое-что, помимо неполадки клапанов амортизатора. Ходили слухи, будто Готтлиб Ват приложил руку к голове итальянского фаворита Гидо Маджикомо, чье тело было обнаружено после гонок в мастерской «Гран-при» — мирно лежащим рядом со своим широко разрекламированным «Велосстте», который не участвовал в гонках. Висок Гидо Маджикомо был зверски проломлен, как заявили власти, карбюратором «Амал» для гоночных мотоциклов, обнаруженным на месте преступления. Как утверждалось, в те дни Готтлиб Ват не выпускал из рук гоночного карбюратора «Амал». Новый гоночный мотоцикл «NSU» достигал невероятной скорости, благодаря особому способу установки этих карбюраторов.