Уход Мистлера - Луис Бегли Страница 51

Но то вовсе не вина Сэма. Он отвечает так дружелюбно. Проявляет невероятное терпение. И с тем же бесконечным терпением вновь и вновь говорит о своей ситуации: с работой все нормально и у него, и у Моник, никаких проблем со здоровьем у всех домашних, впереди ждет приятный уик-энд. Казалось бы, достаточно, но Мистлеру все мало, и он никак не может выразить словами, что ему хочется услышать нечто большее. Слова просто не приходят в голову.

Вспомнив об обязательствах, он тут же вспоминает и о приглашении Банни. Ведь он молча принял его, уже уходя. Сведется ли визит всего лишь к ленчу второй день подряд в том же доме или же брешь, внезапно открывшаяся в последнем дне его свободы, уже достаточно широка? Ведь, если вдуматься, нет никакой необходимости в ленче или иной трапезе с одним и тем же человеком на протяжении двух дней подряд, особенно если это всего лишь старая знакомая, с которой вдруг встретился спустя долгие годы. И что в таких случаях остается после изначального всплеска любопытства и радости?

Все, что он мог сказать ей, было сказано, всему остальному полагается оставаться в рамках недосказанного — таким можно поделиться лишь с очень близким человеком, с кем прожил бок о бок всю жизнь. Эти ограничения должны пресечь любую попытку возобновить интимность, воспоминания о которой оставили бы всего лишь черствый привкус. И в то же время в приглашении Беллы — ему претила одна мысль о том неотесанном мужлане, что посмел переименовать ее, про себя Мистлер предпочитал не называть ее Банни — так вот, в этом приглашении крылось одновременно нечто большее и меньшее. Он не сомневался, что понял ее правильно: она хотела заняться с ним любовью.

Но почему? Только потому, что он некогда вожделел ее с силой, сравнимой разве что с отчаянием? Она, несомненно, слишком умна, чтобы думать, что эти дневные кувыркания в постели могут компенсировать ему то, в чем было отказано давным-давно. Мало того, вполне возможно, она боялась, что тут ее ждет разочарование.

А раз уж она так умна, то, может, на деле это было продиктовано лишь желанием подчеркнуть банальность события, показать, что по большому счету все равно — что с ней, что с любой другой женщиной. А потому к концу жизни ему совершенно не о чем сожалеть. Но подобная демонстрация бесполезна. Он был влюблен в девушку в твидовой накидке с капюшоном, мчавшуюся на красном велосипеде, и эту девушку уже не вернуть в дом на Джудекки. И если он пойдет за Беллой — она же Банни — к ней в спальню, где она велела бородатой служанке сменить на кровати простыни ради такого случая, а та наверняка не озаботилась сделать этого, то увидит под собой колени и бедра замечательно сохранившейся женщины. Но, о, как же она будет отличаться от той Валькирии, оседлавшей в темной комнате мужчину с верблюжьим лицом!

Возможно также, она вдруг сочла его достаточно привлекательным, интерес подогревался и неординарностью его ситуации. Если так, то заметила ли Белла, в чем заключается парадокс? Она собиралась заставить умирающего человека потворствовать вдруг возникшему у нее желанию!

Много лет назад, но не в те давние времена, когда они болтали о литературе и бессмертии, сидя на уютном и протертом до дыр диванчике для завсегдатаев кембриджской книжной лавки, Барни как-то рассказал Мистлеру о малоизвестном иностранном писателе, по его мнению, настоящем гении, чью книгу он недавно прочел в переводе. Опубликована она была в маленьком издательстве, последнем прибежище для такого рода произведений.

Он писал этот свой безумный роман, говорил Барни, и вдруг понял, что не знает, как его закончить. Что же делать? Неужели мучиться над этой книжкой до конца жизни? И вот он бежит к своей старой нянюшке, объясняет ситуацию и спрашивает ее совета. И та говорит: В самом низу страницы, после последнего слова, напиши: «Баста и стоп! Кто прочел, сам осел!» Чем тебе не конец? Ты не поверишь, но этот чудила именно так и поступил! И теперь пишет очередной роман!

Хороший совет. Да и потом, разве не сказал кто-то, что роман — это подобие человеческой жизни? Раз так, то в конце самой последней страницы все же следует написать не «прыг на Банни», а что-то другое. Возможно, ему лучше вовсе у нее не появляться, а вместо этого через некоторое время прислать открытку из Нью-Йорка, составленную в таких словах, чтобы Белла, если ей того хочется, смогла бы сделать следующий вывод: тогда Мистлер просто ее не понял, подумал, что она и на сей раз отвергла его. Нет, есть идея получше — он пошлет ей цветы с запиской того же содержания. И чтобы доставили их в полдень. Это и скрасит долгое ожидание, и смягчит раздражение, когда она наконец поймет, что воздыхатель ее уже не явится. А если она вдруг позвонит в отель, дабы заняться выяснением отношений, ей скажут, что мистер Мистлер уехал на Торчелло и вернется лишь к концу дня.

К восьми утра, когда он почувствовал, что уже не может откладывать завтрак, решение совершить такой пируэт окончательно окрепло и утвердилось. Надо только дождаться, когда откроются магазины, чтобы купить розы. Он подумал, что девятнадцать темно-красных на длинных стеблях будут в самый раз: дюжина, полдюжины и еще одна — необычное число.

Официант принес газеты, сложил их у двери в номер, не желая беспокоить постояльца. Ничего, новости из «Геральд трибюн» до вечера не протухнут. К тому же нет ничего скучнее и утомительнее, чем читать о предвыборной кампании двух кандидатов в президенты, презираемых им в равной степени. Ну, разве что новости бизнеса представляют какой-то интерес. Все же он не удержался и взглянул на страничку, где были напечатаны результаты последних биржевых торгов. Акции «Омниума» поднялись на два доллара! Что ж, это придаст остроты разговору, который должен состояться у него с Джоком Бернсом. Он взял итальянскую газету, увидел, что прогноз погоды благоприятный, о чем свидетельствовало и синее небо за окном, и перешел к гороскопам. И под знаком Быка, своим знаком, прочел следующее: «Вы почувствуете искушение повернуться спиной к своему другу. Судить о вас будут по вашим поступкам. В здоровье никаких перемен не ожидается».

О, справедливые приговоры, выносимые Миносом [61]! Вскоре он, Мистлер, сможет рассказать о них куда как больше, чем ведомо этому проницательному астрологу, при условии, конечно, что мертвые могут говорить. Предостережение показалось слишком серьезным, чтобы можно было его игнорировать, но всего лишь на секунду. Ничего, он разыграет свои карты, как решил.

И Мистлер двинулся привычным маршрутом, что привел его к ресторану, где слетевшиеся со всех сторон, точно херувимы, официанты уставили его стол едой, за качество которой он мог ручаться головой. И он стал не спеша есть, поднимая лицо к лучам солнца, в полном покое и умиротворении. А затем пошел в другом направлении и к другой цели, находившейся в нескольких сотнях метров, где его ждали удовольствия иного порядка.

И вот он шагает по улице, и посыльный от александрийского еврея следует за ним по пятам и несет в каждой руке по коробке. А он, Мистлер, несет розы головками вниз, как его учили. Вместе сели они на речной трамвайчик, вместе сошли, в унисон пожимая плечами, не у церкви Святой Евфимии, как предполагали, а гораздо дальше, у острова Джудекки, куда почему-то причалило судно.