Формула Бога - Жозе Родригеш Душ Сантуш Страница 52

XXII

Томаш Норонья, увидев вдруг выросшую слева от шоссе Коимбру, образ которой ассоциировался у него с замком на вершине меловой горы, чуть не закричал от радости. Город на берегу Мондегу словно светился внутренним светом, наслаждаясь лучами веселого солнца и веявшим с реки приятным ветерком. Белые фасады и кирпично-красные крыши придавали древнему бургу какой-то уютный, почти домашний вид. И действительно, ни в каком другом месте Томаш не чувствовал себя так хорошо и удобно, как здесь, где был его родной очаг. Сама эта земля и стоящие на ней дома, казалось, принимают его в распростертые объятия, как встречающая сына мать.

Последние трое суток прошли в сплошных переездах. Сначала историк пересек в северном направлении Каспийское море, завершив плавание в Баку. В столице Азербайджана Мохаммед постарался достать ему билет на ближайший рейс до Москвы, и Томаш вылетел туда без задержки на первом же Ту-154. Переночевав в красивом отеле в самом центре города, рядом с Кремлем, на следующее утро он покинул российскую столицу и, пролетев надо всей Европой с востока на запад, в середине того же дня приземлился в Лиссабоне. В обычных обстоятельствах он бы из аэропорта поехал прямо к себе, но сейчас, несмотря на усталость и нервное переутомление, такую возможность даже не рассматривал. Учитывая состояние здоровья отца, своим первейшим долгом Томаш считал повидаться с ним.

Еще в лиссабонском аэропорту он купил открытку и, черкнув на ней пару слов, отправил Ариане. Сообщил, что добрался без приключений, передал приветы и поставил подпись: Шамот. Криптоаналитик прибег к небольшой хитрости — свое имя написал наоборот — на тот случай, если весточку вдруг перехватит ВЕВАК или любая другая могущественная иранская служба.

Томаш уже точно знал, что в скором времени ему так или иначе предстоит заняться проблемой взаимоотношений с иранкой. Ариана, особенно после всего, что она для него сделала, постоянно присутствовала в сознании Томаша, а это, по его мнению, могло свидетельствовать только об одном, а именно — о любви. С того момента как он расстался с ней, ее прекрасный образ каждую ночь виделся ему во снах. Память о завораживающим взгляде янтарных глаз будоражила душу. Чувствами владело воспоминание о кротком выражении лица и полных губах, приоткрытых в меланхоличной улыбке, словно освещенные солнцем лепестки алой розы. Высокая, стройная фигура, совершенные формы тела наполняли его сладострастным желанием. Однако более всего ему недоставало размеренно-напевных звуков ее тихого голоса. Томаша уже нисколько не удивляло, что он тоскует по Ариане, что ему хочется общаться с ней, вдыхать запах ее духов, просто быть с ней рядом. С этой женщиной он мог бы говорить, забывая о времени и обо всем на свете, пока минуты не превратятся в часы, а слова — в поцелуи.

Но пока еще было рано принимать решение о том, как быть с чувствами к Ариане. В первую очередь следовало повидаться с отцом. Затем предстояло решить проблему с ЦРУ — найти возможность прекратить нежелательную связь с американским ведомством. Томаш уже досыта наелся цэрэушными играми с подставами и не желал более оставаться слепым инструментом в руках бессовестных и циничных людей.

Настал час вернуть себе суверенное право быть хозяином своей судьбы.

Открыв дверь и увидев на пороге улыбающегося ей сына, Граса Норонья не сдержала радостного возгласа.

— Томаш! — она устремилась к нему с распростертыми объятиями. — Наконец-то ты вернулся!

Они обнялись.

— Все в порядке, мам?

— Более или менее, — ответила она. — Входи, сын, входи.

Томаш прошел в гостиную.

— Отец?

— Он в клинике на процедуре. Скоро его должны привезти.

Оба сели на диван.

— Как он вообще?

— Уже поспокойнее, бедняга. Какое-то время назад с ним не было никакого сладу. Чуть что — сразу уходил в себя, а уж если открывал рот, то доставалось сразу всем и вся. Послушать его, так доктор Гоувейа ни на что не годится, весь медперсонал — сплошные тупые животные, а заболеть вместо него должен бы был Шику-Выпивоха… короче, одно мучение!

— Но это у него уже прошло?

— Да, к счастью, да. Ведет себя более покладисто и, у меня такое впечатление, начал спокойнее все воспринимать.

— А что лечение? Процедуры эти дают результат?

Граса пожала плечами.

— Ой, не знаю я! — воскликнула она. — Я уже просто молчу.

— Почему?

— А что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Рентгенотерапия — очень сильное средство, понимаешь? И хуже всего то, что она его не вылечит.

— Он об этом знает?

— Знает.

— И как реагирует на это?

— Он надеется. У него, как у любого больного в подобных обстоятельствах и как у родственников таких больных, остается надежда.

— Надежда на что? На исцеление?

— Да, надежда, что вдруг появится или произойдет что-то новое, все сразу образуется и проблема решится сама собой. История медицины полна похожими случаями.

— Да, — согласился Томаш, почувствовав собственное бессилие чем-либо помочь отцу. — Будем надеяться на чудо.

Мать взяла сына за руки.

— Ну а ты как? У тебя все в порядке?

— Да, все в норме.

— От тебя не было никаких известий! Мы здесь все изнервничались, а мальчик молчит, будто воды в рот набрал и ничего не происходит.

— Ну, ты же знаешь, как это все, работа…

Дона [17]Граса отстранилась немного и оглядела Томаша с головы до ног.

— К тому же, как мне видится, ты очень похудел, сын. Какой же дрянью ты питался в пустыне?

— Я в Иране был, мам.

— О Боже, да не все ли равно! Разве этот твой Иран не в пустыне, по которой верблюды бродят?

— Ну что ты, нет, конечно, — ответил он, набираясь терпения для разбора географических заблуждений матери. — Иран, действительно, в тех краях, но никак не в пустыне.

— Не важно, — не стала спорить она. — Главное, что ты приехал оттуда тощий как вобла, да простит меня Господь! Бедуины тебя плохо кормили, да?

— Ну… вообще-то, я ел хорошо.

Мать с недоверчивым выражением лица посмотрела на него.

— Отчего же ты тогда такой худющий, а? Боже праведный, как будто из Биафры [18]вернулся!