Пространство Готлиба - Дмитрий Липскеров Страница 52

– Кто это сказал? – с вызовом спросила мать.

– Неважно. Но не секрет, что он растет чрезмерно жестоким.

– Это не жестокость! – защищала меня мать. – Это любознательность!

– Его любознательность простирается только в область смерти. Его видели на всех казнях последнего года. Он получал удовольствие от того, как умирают люди.

– Чушь! – разозлилась мать. – Ты просто ненавидишь его!

– Я отношусь к нему нормально! Но он растет, крещенный не православным именем, а у России не может быть императора с мусульманским именем! У нас и так маленькая страна, со всех сторон окруженная врагами. Мне все время приходится проводить на войнах за независимость, а если во главе России встанет человек с именем Аджип Сандал, то мусульмане на законных основаниях востребуют у нас наши территории!

– Мой сын станет императором! – твердо пообещала мать.

– Станет, – подтвердил отец. – Только другой.

– Другой? – удивилась императрица.

– Мне нужен еще один сын.

– Но ты же знаешь, что я не могу больше рожать.

– Тогда родит другая. Интересы государства важнее, чем наши личные!

Даже через стену я услышал, как зашипела змеей моя мать. Наверное, она набросилась на отца и старалась раскорябать ему лицо.

– Кобель! – кричала она. – Грязная собака!

Раздался сочный звук пощечины. Мне было сложно понять, кому она досталась, но, хотя мать и защищала меня, я был целиком на стороне отца. Я совершенно не понимал, отчего так происходит, но мое стукающее в грудь сердце подсказывало, что мужчина, несмотря ни на что, должен брать только мужскую сторону.

– Ты нагуляла этого ребенка! – кричал Российский Император разгневанно. – И я даже знаю с кем!

– С кем же?! – с вызовом кричала мать в ответ.

– Да все знают об этом!.. Недаром у него на правой ноге нет ногтей!

– Говори же, чего молчишь, коли все знают!

– Весь народ смотрит на меня с сожалением!

– Ну?!!

– С Эль Калемом! – наконец выпалил отец.

Я с жадностью вслушивался в диалог, ожидая, что на это ответит мать.

– И что же ты намерен теперь делать? – неожиданно спокойным голосом спросила она.

– Так это правда?

– Да.

После ее "да" долго было тихо в родительских покоях. Потом заговорил отец.

– Я тогда не выпил его мочу, – с большой грустью в голосе сказал он. – Что-то подсказало мне тогда, что нельзя этого делать. Наверное, божественное провидение отвратило мои губы от рук моих. Я выплеснул ее янтарный яд в песок, и на том месте, где впитали жидкость недра, на следующий день образовалось стекло. Я посмотрел сквозь него на солнце и обнаружил светило черным.

Мать попыталась было что-то добавить еще, но отец перебил ее властно и сказал свой приговор:

– Уже через три дня ты умрешь. Дело только за тем, какую казнь я тебе изберу.

Сердце мое замерло от отцовской строгости, я натянул на голову жаркие простыни и задышал от нехватки воздуха песчаным шакалом. Я жмурил глаза до красных разводов и представлял себе эшафот, на который уже в воскресенье возведут мою мать – великолепную красавицу с рыжей кожей. Мне представлялось, как государственный палач взмахнет своим блестящим топором, отделит золото волос и бирюзу глаз от еще горячего тела, сложит эти драгоценности в ржавую от крови корзину и унесет на съедение собакам.

От этого видения, разрываясь между любовью к матери и солидарностью с отцом, я завыл тихонечко под простынями и горячечно зашептал:

– Мамочка! Я люблю тебя, моя мамочка!

Я дотронулся до правой ноги, ощупал ее и, убедившись, что на пальцах действительно отсутствуют ногти, вновь зашептал:

– Я люблю твои мягкие губы, мамочка, я обожаю твои полные руки и твою частую строгость! Прощай, моя любимая мамочка!..

Той ночью я заснул весь заплаканный, но ни до этого и никогда впредь я не спал так крепко и покойно.

Русской императрице придумали казнь особую. На дворцовой площади установили шест высотой в двадцать пять аршин со стальным кольцом на конце, через которое пробросили толстую веревку. Внизу, под шестом, расположили вертикально острые бамбуковые колья с бронзовыми наконечниками.

Народ на казнь был приглашен обыкновенный, еще за два часа до действа площадь бурлила всяческими разговорами.

– Ах, стервь! – поддерживало приговор большинство. – От Эль Калема понесла!.. Так ей и надо! Сбросить ее с шеста, суку!

Кое-кто был не согласен с таким оборотом дела и был сторонником независимой иностранной экспертизы для установления отцовства, но такие предпочитали вслух не высказываться, держась от греха подальше.

– Тебе не надо выходить на площадь! – сказал отец, одетый в траурный костюм с белым жабо.

– Я хочу! – твердо произнес я и вышел на балкон, украшенный черными лентами.

Вслед за мною явился народу и Император Российский, вызвав бурю приветствий. Он прокашлялся в громкоговоритель, свернутый раструбом из жестяного листа, и оповестил откровенно:

– Мне очень тяжело делать то, что приходится сотворить сегодня. Но у меня нет другого выхода, как поступить так и только так. Инна Ильинична Молокова, ваша государыня, моя жена… – говорил отец хрипло, – она… она… – Он набрался мужества и докончил:

– Она была любовницей Эль Калема и понесла от него наследника нашего государства Аджип Сандала!

Навстречу этим признаниям народ слаженно ахнул, хотя все об этом знали уже накануне, но не ахнуть не могли, выражая тем самым уважение к императорской драме.

– Повелением моим, волей моей, – голос отца окреп и был слышен даже на небесах, – ради государственного блага и народного спокойствия я приговариваю свою жену, Государыню Российскую, к смертной казни через сбрасывание с шеста на бамбуковые колья!

Раздалась барабанная дробь, исполняемая на кожаных барабанах мусульманскими барабанщиками, и из недр дворца, через железную дверь, в сопровождении двух охранников с секирами на плечах, одетая в белую хламиду, явилась на площадь моя мать.

Она была бледна, но вымытые волосы, сияющие на солнце золотом, делали ее бледность благородной. Мать шагнула на булыжник, гордо окинув взором окрестности, перекрестилась грациозно, и народ, пораженный ее неземной красотою и смелостью перед страшной смертью, рухнул в гробовой тишине на колени.

Она прошествовала к месту казни самостоятельно, а я смотрел на нее с любопытством, и не было в моих глазах жалости, лишь нарастающая жадность до предстоящего зрелища.

Откуда-то из народных недр вышел к лобному месту палач и, поклонившись императорскому балкону, по высочайшему знаку начал процедуру. Он что-то шепнул моей матери, видимо, ободрил как мог, затем поддел острым ножом тесемку на шее императрицы, и хламида, укрывающая наготу от солнца, скользнула тяжелыми складками в площадную пыль.