Уйди во тьму - Уильям Стайрон Страница 52

— Вы ушли, — сказал Лофтис.

— Да, — ответила она, устремив взор вверх.

— Почему?

— Сама не знаю.

— Почему? — уже громче спросил он. — Вы, знаете ли, могли бы вести себя менее грубо.

— Я не знаю. По-моему, я простудилась.

— О великий Боже, — сказал он.

— Что?

— Ничего, — ответил он. И сел на стул рядом с ней.

— Когда приезжает Пейтон? — спросила она.

— Уже сейчас, надеюсь.

— Я хочу видеть ее, — безразлично произнесла она.

— Хорошо, — сказал он. — Вам не нужно никакого лекарства? Почему бы вам не принять горячую ванну?

Она не ответила. Потом вздохнула.

— Милтон… — начала она.

— Да.

— Вы считаете, мы когда-нибудь сможем простить друг друга?

— За что?

— За всё. За эти мучения.

— Какие же это мучения, Элен, — возразил он, — если, конечно, вы не настаиваете так это называть. Мне надоело пытаться понять это.

— О да. Это так. — Она немного передвинулась, и красивый красный свет разлился ручейками по складкам простыни. — О да. Никто никогда не узнает, что я терплю. Забавно, верно? Вот я усиленно тружусь целую неделю, и я счастлива, и, пожалуй, я знаю, что люди говорят: «Элен Лофтис, да вы посмотрите на Элен Лофтис, посмотрите: она же заново родилась». Возможно, они так говорят. А на самом деле у меня такое чувство, будто я вообще не родилась или никогда не хотела родиться.

— Элен…

— Ох, Милтон, что-то со мной неладно… — Она села в постели, сдвинув простыни ниже колен.

— Как мне поступить? — спросил он, глядя ей в глаза. — Я говорил, что уйду, а вы сказали «нет». Да я и не могу уйти. Моди…

— Моди?! — пылко произнесла она. — Да, Моди! Но дело не в Моди. Во мне! Я сказала себе, что с любовью или чем-либо подобным покончено, мы продолжаем жить вместе, как жильцы или что-то в этом роде, и держимся вместе для выполнения формальных обязанностей. Все остальное не имеет значения. Жить вместе, как жильцы, — остальное не имеет значения. — Она умолкла, провела руками по волосам и закашлялась.

— Накройтесь… — начал было он.

— Подождите. — Она положила свою руку на его руку и повернулась к нему — в слабом свете глаза ее были влажны и безумны. — Я, понимаете, так говорю, — продолжала она, — но так не думаю. Я все помню. Ох, послушайте… — Она умолкла, придвинулась к нему и спустила с плеч бретельки ночной рубашки, так что рубашка бесшумно съехала на ее талию. — Посмотрите, — шепотом произнесла она, — посмотрите на меня. — Она положила руки под груди и слегка приподняла их, и он вдруг почувствовал запах духов. Он смотрел на нее, и грустная волна воспоминаний поднялась в нем, и он протянул руку и дотронулся до ее груди. Грудь была горячая и мягкая, очень нежная и знакомая. Элен накрыла его руку своей рукой и сильно прижала ее к себе. — Сожмите ее, — сказала она, дрожа, — разве нет во мне любви? Раньше вы держали меня в своих объятиях и целовали меня. Я помню нашу квартиру. Как мы тогда много беседовали друг с другом. Все время разговаривали. А ночью вы говорили: «О, любовь моя», — и обнимали меня. Так вы говорили. Помните?

Она впилась ногтями в его руку, быстро отбросила ее и снова улеглась в постель. Ее груди, все еще обнаженные, тяжело перекатились на сторону, уже немолодые, слегка поднимавшиеся и опускавшиеся от дыхания, и поскольку она дрожала, он накрыл ее простыней. Красный свет снова обволок ее, но вечер уже почти настал — свет в небе над заливом перешел в темноту, и ее тело, комната, его все еще протянутая рука стали голубоватыми. Он убрал руку и, нагнувшись, прижался лицом к ее лицу, и даже прежде, чем соприкоснулись их щеки, почувствовал ее лихорадочный жар.

— Элен, — сказал он, — вам бы лучше… Вы горите.

— Не надо, Милтон, — сказала она. — Все в порядке.

Снизу донеслось хлопанье дверей, молодые веселые голоса и затем смех Эдварда, слишком громкий.

— Это Пейтон, — сказал Лофтис, отрываясь от ее лица.

Какое-то время они молчали.

— Она ненавидит меня, — прошептала Элен.

Он взял ее руку в свои и крепко сжал. Это было ужасно. Музыкальная нота, неистовая и непрерывная, возникшая ниоткуда, но полная неизбывной муки, зависла в воздухе, и Лофтис потряс головой, словно намереваясь ее прогнать, подумал о своих детях, о своем восторге, которого больше не было, он был утрачен, и о Моди, умиравшей в соседней комнате. Под пальцами он почувствовал сплетение вен на руке Элен и прижал ее руку к своей щеке.

— О нет, — сказал он, — о нет, не говорите так.

Но всё уже прошло. Замкнувшись в решительном молчании, Элен не откликнулась; она вырвала у него руку, тяжело дыша, и музыка исчезла. Его боль растворилась в ночи, словно унесенная невидимой силой.

Позже он вспомнит, как в этот момент в последний раз возникла существовавшая между ними нежность. Так они еще никогда не сближались. Почему же ничего существенного не произошло? Словно он — да и она тоже; впрочем, откуда ему знать? — просто перестарался. Никто не знает, когда раскрываются сердца, — у них они на минуту открылись широко, и они посмотрели друг на друга, а потом быстро моргнули и замкнулись в себе. Он понимал: сейчас слишком поздно — что угодно могло случиться, и он готов был встретить катастрофу. Он выпрямился.

— Вы хотите видеть Пейтон? — спросил он.

— Нет.

— Вы же говорили, что хотите.

— Немного позже. Сейчас я устала.

— Она не питает к вам ненависти, Элен. Это вы ненавидите все вокруг.

— Она сказала мне, — проговорила Элен мягким, тихим голосом, — она сказала: «Я ненавижу вас».

— Не будьте ребенком.

— Она сказала это мне в лицо.

Продолжать разговор было бессмысленно. Черт бы побрал Долли. Почему она позвонила? И тут вдруг все стало ему ясно, словно озаренное вспышкой. Он нагнулся над Элен и резко произнес:

— Почему вы отыгрываетесь на Пейтон? Да что с вами, Элен? Вы не в себе. Давайте поедем к этому норфолкскому специалисту, как я предлагал. Я просто не могу это больше выносить.

Она пошевелилась, вздохнула, издала тоненький отвратительный звук вроде смешка и пробормотала:

— Старый наивный Милтон! Какой заботливый.

Да. Великий Боже, ничего тут не поделаешь. Чувство вины холодком пробежало по его спине, и, вздрогнув, он произнес:

— Послушайте, Элен. Я брошу то, другое, ну вы понимаете, о чем я. Если только вы не станете озлоблять Пейтон. О Господи, все так плохо! Я-то думал, что это будет отличное Рождество — все видели, как вы хорошо выглядели, — а теперь смотрите, что получается.

— Во всем виноваты вы, вы виноваты, — язвительно произнесла она, и поскольку было уже темно, он не мог ее видеть, а лишь услышал шуршание простыней, когда она перевернулась на бок, спиной к нему.