Последний предел - Даниэль Кельман Страница 52

— Поменьше, места не хватило. Знаете, что она сказала?

— Нам пора, — перебил его Каминский.

— Знаете, что она сказала? — Пронзительно зазвенел дверной звонок. — Кто бы это мог быть? — Хольм встал и пошел открывать, я услышал, как он быстро и взволнованно разговаривает с кем-то у двери.

— Почему ты так ни разу и не приехал? — спросила она.

— Доминик сказал, что ты умерла.

— Доминик? — переспросил я. — Вы же утверждали, будто его не знаете.

Он нахмурился, Тереза удивленно посмотрела на меня, казалось, они оба забыли, что я еще здесь.

— Он так сказал? — поразилась она. — Зачем? Каминский не отвечал.

— Я была молода, — сказала она. — Ведь в молодости делаешь много всякого вздора. Я была не такая, как сейчас.

— Пожалуй, да.

— А ты и внешне был совсем другой. Выше и… в тебе чувствовалась такая сила. У меня голова начинала кружиться, когда я бывала с тобой слишком долго. — Она вздохнула. — Юность — это болезнь.

— «Лихорадка ума».

— Ларошфуко. — Она тихо засмеялась. Каминский чуть заметно улыбнулся. Он склонился к ней и произнес что-то по-французски.

Она улыбнулась:

— Нет, Мануэль, не для меня. В сущности все началось только после этого.

Несколько секунд все молчали.

— Так что ты сказала? — хрипло спросил он. — На своем дне рождения?

— Если бы я помнила!

Вернулся Хольм.

— Она не хочет входить, говорит, что подождет. Может быть, все-таки выпьете кофе?

— Уже поздно, — сказал Каминский.

— Очень поздно, — повторил я.

— Вы же только приехали!

— Мы могли бы вместе посмотреть телевизор, — предложила она. — Сейчас начнется «Кто хочет стать миллионером».

— Кёлер — хороший ведущий, — добавил Хольм.

— Я читала, что он женится, — сказала она.

Каминский подался вперед и протянул руку, я помог ему встать. Мне показалось, что он хотел еще что-то сказать; я подождал, но он по-прежнему молчал. Едва прикасаясь, он держался за мое плечо. Мой карман оттягивал включенный диктофон, я почти забыл о нем. Я его отключил.

— Часто бываете в наших краях? — осведомился Хольм. — Непременно приезжайте еще. Правда, Тезочка?

— Я познакомлю тебя с Лорой. И с ее детьми. С Морицем и Лотаром. Они живут на параллельной улице.

— Замечательно, — откликнулся Каминский.

— А в какой манере вы, собственно, работаете? — спросил Хольм.

Мы прошли в прихожую, Хольм открыл входную дверь. Я обернулся, Тереза вышла нас проводить.

— Счастливого пути, Мигуэль! — сказала она, скрестив на груди руки. — Счастливого пути!

Через палисадник мы прошли к машине. На улице никого не было, только какая-то женщина медленно ходила взад-вперед. Я заметил, что рука у Каминского дрожит.

— Осторожнее на дороге! — напомнил Хольм и закрыл дверь.

Каминский остановился и поднес к лицу другую руку, сжимавшую трость.

— Очень сожалею, — сказал я тихо. Я просто не мог заставить себя посмотреть ему в глаза.

Похолодало, я застегнул пиджак. Каминский тяжело опирался на мою руку.

— Мануэль! — позвал я.

Он не ответил. Прохаживавшаяся возле машины женщина обернулась и подошла к нам. На ней было черное пальто, ветер играл ее волосами. От неожиданности я отпустил Каминского.

— А почему ты не вошла? — спросил он. Он-то как раз не выглядел удивленным.

— Он сказал, что вы сейчас уходите. Вот мне и не хотелось затягивать ваш визит. — Мириам посмотрела на меня. — А теперь отдайте мне ключ от машины!

— Простите, что вы сказали?

— Отвезу машину назад. У меня был долгий разговор с ее владелицей. Мне поручено вам передать, что, если вы заупрямитесь, она заявит в полицию об угоне.

— Помилуйте, какой угон!

— Кстати, другую машину, нашу, уже нашли. На стоянке какого-то мотеля, с очень любезным благодарственным письмом. Хотите посмотреть?

— Нет! — негодующе отказался я.

Она взяла отца под руку, я открыл машину, она помогла ему сесть на заднее сиденье. Он тихо застонал, его губы беззвучно задвигались. Она захлопнула дверцу. Я, нервничая, достал сигареты. В пачке оставалась всего одна.

— Позволю себе прислать вам счет за авиабилет и такси. Обещаю, это обойдется вам недешево. — Ветер трепал ее волосы, ногти у нее были обгрызены вплоть до ногтевого ложа. Угроза меня не испугала. У меня больше ничего не было — одна пустота, так что и отнять у меня она больше ничего не могла.

— Я не сделал ничего плохого.

— Конечно нет. — Она облокотилась на крышу машины. — Вот сидит старик, которого дочь объявила недееспособным и которым командует, не так ли? Никто не сказал ему, что возлюбленная его юности еще жива. Вы всего лишь хотели ему помочь.

Я пожал плечами. В машине Каминский мотал головой и беззвучно шевелил губами.

— Именно так.

— А откуда, по-вашему, у меня ее адрес?

Я ошеломленно взглянул на нее.

— Я давно его знаю. Я побывала у нее еще десять лет назад. Она отдала мне его письма, и я их уничтожила.

— Что вы сделали?

— Так хотел он. Мы всегда знали, что рано или поздно появится кто-то вроде вас.

Я сделал шаг назад и уперся спиной в садовую изгородь.

— Вообще-то он не хотел с ней встречаться. Но после операции сделался сентиментальным. Умолял всех нас свозить его к ней: меня, Боговича, Клюра, всех знакомых. Их у него не так уж много осталось. Мы хотели уберечь его от этого. Вы, наверное, что-то сказали, что ему опять об этом напомнило.

— От чего вы хотели его уберечь? От встречи с этой глупой старухой? И с этим идиотом?

— Этот идиот — умный человек. Полагаю, он пытался спасти ситуацию. Вы же не знаете, что Мануэлю ничего не стоит разрыдаться. Вы не знаете, что у него мог случиться сердечный приступ. А эта старуха давным-давно от него освободилась. Она прожила свою жизнь, в которой он не играл никакой роли. — Она нахмурилась. — А это не многим удалось.

— Он больной и слабый. Он уже никем не может манипулировать.

— Вот как? Когда вы по телефону обвинили меня в том, что я держу отца в тюрьме, я невольно засмеялась. Я сразу поняла, что он подчинил вас себе, как и всех нас. Разве не он заставил вас украсть две машины и провезти его сюда через пол-Европы?

Я прикусил сигарету.

— В последний раз повторяю, я же не…

— Он ничего не рассказывал вам о договоре?