Небесная подруга - Джоанн Харрис Страница 52

У Розмари были деньги, украденные у жертв и полученные от ее прежнего покровителя. Иногда мы покупали вино и сигареты в ночном баре, пили и курили в своем убежище, как студенты за диспутом об искусстве и поэзии. Розмари приходила каждую ночь. Она появлялась поздно, после полуночи, и я гадал, как она умудряется отлучаться, ничего не объясняя Роберту. Наверное, опаивала его каким-то зельем. Или он был настолько очарован, что позволял ей все, что угодно.

Я все время держался с краю: хотите верьте, хотите нет, но я никого не убил, хотя был ненасытен. Меня кружила ночная карусель, невообразимая и неописуемая. Мы пили виски и вино, смешанные с кровью. Мы питали друг друга. Мы любили друг друга способами, которые превосходили физическую любовь, хотя и в ней я был ненасытен. И под завесой этих темных чар таилась язва моей ненависти, средоточие моей любви и моего голода. Я не в силах описать и даже едва могу вспомнить, что было тогда со мной, словно на все пережитое в те ужасные дни лег непроницаемый покров. Я помню ощущение счастья, помню силу, подъем, восторг — но не могу воскресить в памяти ни единого образа.

Сейчас мне почти удалось обмануть себя и поверить, что Розмари в самом деле мертва. Продолжение этих записок стоит огромного напряжения воли. Мой юный врач думает, что сам процесс писания увековечивает мои заблуждения; что я, будучи ученым, слишком привык вычитывать истины из книг и веду дневник именно из-за этого — желаю выдать собственные измышления за правду. Другие врачи с ним не согласны, они рассматривают мою работу как попытку подсознания изгнать болезнь из психики.

Я рассказал об этом своему молодому другу, чтобы повеселить его — он в последнее время слишком огорчается, даже когда я позволяю ему выиграть в шахматы. Я говорю, что не следует эмоционально привязываться к пациентам. Он печально улыбается, понимая, что такая рациональность — вовсе не признак улучшения моего состояния. Иногда я повторяю слова своего однофамильца: если исключить невозможное, то, что останется, и будет правдой, каким бы невероятным оно ни казалось. Значит, то, чего доктор боится, может быть правдой. Когда я об этом говорю, он выглядит очень несчастным — ему кажется, что он не оправдал моих надежд. Тогда я отпускаю какое-нибудь безумное замечание, просто чтобы подкрепить его веру, а он вознаграждает меня улыбкой и партией в шахматы. Он старается удовлетворить мой интерес к психологии и рассказывает о своих пациентах — например, о шестнадцатилетней девушке из соседней палаты. У нее шизофрения, она страдает расщеплением личности. Однако доктор уверен, что она полностью вылечится, поскольку хорошо реагирует на лечение. Хорошо реагирует на него — это больше похоже на правду. Я хочу призвать его к осторожности. Розмари тоже была юной невинной девушкой. Я хочу ему посоветовать держаться подальше от юной пациентки, но я слишком много дразнил его сегодня. Он потакает мне, но не слушает меня.

Время. Я должен помнить, как мало у меня времени, но мне дают таблетки, а они его растягивают, и один пустой день сливается с другим. Я рассказал о том лете, когда убил Розмари. Теперь я должен рассказать, как именно я ее убил, чтобы и вы смогли это сделать, когда настанет срок. Вы должны быть сильнее меня.

Вы должны убить любимое существо, а я не смог довести дело до конца.

Их можно убить. Я знаю, что можно. Действие простое и ужасное, как любое убийство, справиться с ним может любой, стоит захотеть. Но этого мало. Их странную жизнь можно отнять, но нельзя удержать. Они снова всплывают на поверхность, как жуткие прозрачные морские создания, призванные лунным светом. Они не бессмертны, хотя живут почти вечно.

Их семя повсюду. Оно дремлет, как отравленное дерево в саду, пронзающее землю корнями, расселяется личинками в умах людей. Семя зла может спать столетиями, а потом пробудиться, стряхнуть снег с лица и выйти на свет. В древности священнослужители знали, как его уничтожить. Они сжигали порождения ночи, хоронили их в камне и извести, но семя прорастало в памяти, в сказках и песнях. Каждый, кто в детстве хотел быть Золушкой или Маугли, а в юности мечтал пробудить поцелуем мертвую принцессу, сеял ночное семя. Семя из царства Прозерпины, рождающее кроваво-красный плод.

Желание.

Семя зла ждет этого желания. Нужен лишь один человек, единственная душа, чтобы призвать ночную тварь, и она вернется, волей или неволей. Единственная душа — вот все, что нужно.

И еще — надо быть Розмари. Сиять, как Розмари… обладать ее властью. Что я готов отдать ради этого? Что я уже отдал?

«В августе она должна умереть… В сентябре я вспомню…» [18]

Вспомню ли? Мои мысли путаются. В то лето их направляла Розмари, владела ими, как и моим телом. Это было сладко — она питалась мною и питала меня. Я совершенно не думал о Роберте. Розмари принадлежала нам. Мне.

Как долго это могло длиться, я не знаю. Мне было удобно на складе. Элейн стирала мою одежду и носила еду. Она утоляла и другой мой голод, когда Розмари не было рядом. Элейн желала лишь одного — умереть. В то время я многого не понимал и не представлял, как Розмари заставляет Элейн жить против воли. Я знал, что все мои товарищи — может быть, за исключением Рэйфа — уже умерли хотя бы однажды. Элейн ушла из жизни (или поверила, что ушла) пятьдесят лет назад, Джава еще раньше, Зак умер во Франции во время Первой мировой войны, но мало что помнил об этом или не хотел говорить. Антона убила Элейн, и его присутствие в нашей компании, насколько я мог понять, давало Розмари власть над девушкой. Кажется, Антон был братом Элейн — я так и не сумел выяснить это, — а может быть, ее сыном.

По словам Элейн, Розмари призвала их всех назад. Но Элейн не знала, каким образом. Я предположил (ошибочно), что это род некромантии. Я слишком увлекся сомнительной магией, ритуалами и воображал, будто разбираюсь в этом. Даже подумывал перейти от теории к практике. Осуществить намерение мне не довелось, но я все-таки увидел магию в действии, причем неожиданно. Это было в конце августа. В тот день исполнилось сокровенное желание Элейн.

Не думайте, будто инспектор Тернер забыл о поисках кембриджского убийцы. Он не бросил дело. Меня ни в чем не обвинили, но одна из нитей следствия снова потянулась ко мне — так сказала Розмари.

То ли мы не заметили опасности, увлекшись охотой, то ли Тернер тайно наблюдал за нами. Может быть, он следил за Робертом, а Розмари беспечно навела его на нашу компанию. Так или иначе, однажды на складе, где мы все вместе пили и играли в карты, у меня вдруг появилось необъяснимое предчувствие беды. Может быть, странная духовная связь между мною и Тернером была сильнее, чем я думал. Мы прождали Розмари дольше обычного и около двух часов пополуночи отправились охотиться на кембриджских бедняков, не доверяя ночным барам и позднему свету в окнах колледжей.

Прохожих было мало — полиция хорошо напугала горожан, люди боялись выходить в поздний час. Мы стали заметны на пустых улицах, однако всегда находили какого-нибудь бродягу, шатавшегося у реки или валявшегося в подворотне. Даже приохотились к таким жертвам — алкоголь придавал крови особую пикантность.