Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер Страница 53

— Он верит в потоп! — Нудлс Кук все еще не мог успокоиться и, разговаривая с Лавджоем, почти переходил на крик. Впервые в их взаимоотношениях он явился перед своим спонсором, испытывая чувство, отличное от заговорщицкого удовлетворения.

Портер Лавджой был невозмутим.

— И его жена тоже.

— Вы должны будете увеличить мне жалованье.

— Эта работа не заслуживает большего.

— Измените работу!

— Я поговорю с Капоне.

Здоровье у него было отличное, жил он не на социальное пособие, и все, так или иначе участвовавшие в его назначении, чувствовали, что в качестве министра, ответственного в новом кабинете за здравоохранение, образование и социальное обеспечение, Нудлс сосредоточит все свои усилия на образовании нового президента.

«Тяжелая вода поднялась еще на два пункта», — сообщал факс, пришедший в офис «М и М» в Рокфеллеровском центре в Нью-Йорке, на том же этаже и почти в том же кабинете, в котором Сэмми Зингер провел большую часть своей зрелости, работая в журнале «Тайм», в кабинете, окна которого, как снова видел теперь Майкл Йоссарян, выходили на легендарный каток, расположенный далеко внизу, сверкающий, замороженный кружок в центре вызывающего почтение японского комплекса недвижимости, выкупленного ранее у вымирающей финансовой династии Рокфеллера. Это был тот же каток, на котором много лет назад Сэмми, придя сюда с Глендой, впервые встал на коньки и не упал, а потом приходил еще не раз во время обеденного перерыва, когда они начали встречаться регулярно и она все еще убеждала его переехать жить к ней в ее квартиру в Уэст-Сайде, где с ней жили трое ее детей и ее необыкновенная матушка, еще сохранившая в своем характере дух колонистов Висконсина; Сэмми матушке понравился, и она с радостью снова уехала жить к своей сестре на маленькую семейную ферму, когда Сэмми поддался, наконец, на уговоры Гленды, — никто из известных ему нью-йоркских родителей не был способен на такое благородное самопожертвование, — и когда тритий, газ, получаемый из тяжелой воды, на международных товарных биржах радиоактивных материалов в Женеве, Токио, Бонне, Ираке, Иране, Нигерии, Китае, Пакистане, Лондоне и Нью-Йорке поднялся еще на двести шестнадцать пунктов. Оптимистичный рост трития объяснялся природной способностью этого изотопа водорода с заранее известной скоростью терять свои свойства в атомном оружии, что и обусловливало необходимость периодического пополнения его запасов, и соблазнительной предрасположенностью этого газа уменьшаться в объеме за временной промежуток между моментом, когда его закупоривал поставщик, и моментом, когда его получал покупатель, который чаще всего был производителем новых галантерейных товаров или указательных знаков, имевших неискоренимо люминесцирующие поверхности, или изготовителем и поставщиком ядерных боеголовок.

Клиенты часто сообщали о том, что получали больше чем на сорок процентов меньше трития, чем ими было оплачено, и на сорок процентов меньше, чем было запаяно и отправлено, при этом никаких свидетельств хищения, диверсии или утечки не обнаруживалось.

Просто, при получении ими груза, трития там не хватало.

Незадолго до этого в ходе экспериментальной отправки опытной партии всего лишь из одного здания в другое с целью выяснения причины потерь, никаких новых результатов не было получено и исчезновение трех четвертей от общего количества отправленного трития так и осталось необъясненным. Было бы неточно утверждать, заявил сконфуженный источник, что тритий как сквозь землю проваливался. Они брали пробы земли. Трития там не обнаруживалось.

Несмотря на радиацию и, как следствие, опасность заболевания раком, тритий продолжали использовать для светоотражающих указателей и часовых циферблатов, для пушечных прицелов, для приборов ночного видения, для значков в виде свастики, крестов, звезды Давида и венчиков, светящихся в темноте, а также для колоссального увеличения взрывной мощности ядерных зарядов.

Сногсшибательная подружка Мелиссы Макинтош, Анджела Мор, о которой Йоссарян не мог уже думать иначе как об Анджеле Моркок, уже предложила своим пожилым и благочестивым нанимателям идею создания игрушек с люминесцентными накладками, фосфоресцентно высвечивающими наиболее активные органы совокупления, кроме того, Анджела уже успела опробовать на посетителях ярмарки игрушек — мужчинах и женщинах — другую свою идею: часы для спальной со светящимся эмалево-тритиевым циферблатом, на котором часовая и минутная стрелки изображали обрезанные мужские члены, а цифры были вовсе не цифрами, а обнаженными женскими фигурками, чувственные позы которых приобретали в зависимости от часа все более откровенный характер, пока эти последовательные стадии эротического транса не завершались полным удовлетворением в решающий двенадцатый час. Йоссарян возбудился, слушая, как она рассказывает об этом рожденном в порыве вдохновения предмете ширпотреба; это происходило в коктейль-баре задень или два до того, как она впервые сделала ему минет и отослала домой, потому что он был старше мужчин, к которым она привыкла, и она не была уверена, есть ли у нее желание познакомиться с ним поближе, а впоследствии, и из-за растущего к нему чувства Мелиссы и возрастающего у самой Анджелы осознания опасности СПИДа, она отказалась делать ему минет во второй раз или удовлетворить его каким-либо иным равноценным способом; в тот первый раз, сидя рядом с Анджелой на бархатной банкетке в роскошном коктейль-баре и слушая ее бред, он вдруг почувствовал слабое шевеление у себя в штанах и, взяв ее за руку, потер ее ладонью ширинку своих штанов, чтобы и она почувствовала это.

Огромный рост мощности заряда атомных боеголовок благодаря действию трития сделал возможным эстетическое уменьшение размера и веса бомб, ракет и всевозможных снарядов, позволив на один носитель, вроде предполагаемого бомбардировщика Милоу или Стрейнджлава, устанавливать большее число зарядов, не принося при этом в жертву ядерную разрушающую способность.

Стоимость капеллана многократно возросла, и он был в полной безопасности.

— Когда я смогу его увидеть? — услышал Майкл Йоссарян настойчивый голос отца. У его отца волосы были гуще, чем у него самого, и курчавые их завитки отливали цветом, для которого его брат Адриан неустанно искал химическую формулу, чтобы получить краску молодой, естественной проседи, которая не казалась бы молодой у любого человека в возрасте Йоссаряна и не выглядела бы естественной.

— Как только не будет никакой опасности, — ответил М2, одетый в чистую, белую рубашку, которая еще не успела помяться, пропотеть и не требовала глажки.

— Майкл, разве он только что не сказал, что никакой опасности для капеллана нет?

— Мне показалось, что именно это я и слышал.

Майкл улыбнулся про себя. Он прижался лбом к оконному стеклу, чтобы получше разглядеть каток внизу с его красочным калейдоскопом катающихся, неторопливо убивающих время; Майкл с мрачным предчувствием человека, много упустившего в жизни и заранее знающего ответ, спрашивал себя, смог ли бы он забыться и найти хоть какое-то утешение в подобных милых развлечениях, если бы ему когда-либо удалось заставить себя искать их. Отражающий свет ледяной овал в последние годы окружала кочующая толпа нищих и бродяг вперемежку с вышедшими прогуляться на обед или попить кофейку и с конными полицейскими на грозных лошадях. Майкл Йоссарян не танцевал — он не чувствовал ритма. Он не играл в гольф, не катался на лыжах, не занимался теннисом и заранее знал, что никогда не будет кататься на коньках.