Серебряная свадьба - Мейв Бинчи Страница 53

— Кофе? — предложил он. Это было первое слово, произнесенное между ними.

— Нет, спасибо.

— Минералки?

— Если ты настаиваешь.

— Я не настаиваю, мне совершенно нет дела до того, что ты пьешь, но, по-моему, ты уже нализалась так, что любому пропойце дашь фору.

Он говорил ледяным голосом.

Джой взглянула на него со своего кресла, в которое она опустилась, как только они вошли. — Ты ненавидишь алкоголь потому, что твой отец был горький пьяница, — сказала она.

— Ты повторяешь то, что я сам тебе сказал. Порадуешь меня еще какими-нибудь проблесками проницательности или я могу возвращаться на праздник?

— Тебе очень хочется меня ударить, но ты не можешь, потому что ты видел, как твой отец бьет твою мать, — добавила она с усмешкой.

— Браво, Джой, отлично! — Рука его сжалась в кулак, он бы с удовольствием треснул что-нибудь, стул, пусть даже стену, чтобы дать выход своей злости.

— Все, что я говорила, правда. Чистая правда.

— Это точно. И высказала ты ее очень красиво. Все, я ухожу.

— Нет, ты не уйдешь, Фрэнк. Ты сядешь и будешь слушать, что я скажу.

— Вот тут ты ошибаешься. У меня ведь был пьяница отец, и я слишком хорошо знаю, что значит выслушивать пьяных. Это не имеет смысла. На следующее утро они уже ничего не помнят. Позвони в службу точного времени, им и расскажи. Они любят послушать душещипательные истории от тех, кто напился до чертиков.

— Ты должен меня выслушать, Фрэнк, ты должен знать.

— В другой раз. Когда сможешь членораздельно произнести мое имя.

— Насчет этой ярмарки… Я там не была.

— Знаю-знаю, ты мне сама сказала. Шотландец… ну-ну. Не говори мне только, что тебя мучают угрызения совести.

— Меня вообще там не было, я никуда не уезжала из Лондона.

Голос ее звучал странно, она как будто немного протрезвела.

— Ну и?.. — Он все еще стоял в дверях.

— Я ездила в клинику… — она помедлила, — …чтобы сделать аборт.

Фрэнк положил ключи от машины в карман и зашел обратно в комнату.

— Прости, — заговорил он. — Мне очень жаль.

— Ты тут ни при чем. — Она смотрела в сторону.

— Но… как? Почему?

— Таблетки не подействовали.

— Ты должна была все мне рассказать. — Он говорил ласково, он уже все ей простил.

— Нет, это мое личное дело.

— Знаю-знаю, но все-таки…

— И я пришла в эту женскую клинику, очень приятное заведение, в самом деле, они там много чего делают, не только, как они говорят, «прерывание беременности»… — Голос у нее дрогнул.

Он накрыл ее руку своей ладонью, отчуждения как не бывало.

— Очень плохо было? Ужасно, да? — В его глазах светилось сострадание.

— Нет. — Она повеселела и улыбнулась ему, только чуть кривоватой улыбкой. — Нет, ничуть не ужасно, потому что когда я к ним записалась и прошла в назначенную комнату, я села и стала думать. И я подумала: зачем я это делаю? Почему хочу избавиться от него? Ведь я хочу, чтобы рядом со мной был новый человечек, хочу сына или дочь. И я передумала. Я сказала им, что решила не делать аборт. И сняла номер в гостинице, а через пару дней вернулась сюда.

Он ошарашенно уставился на нее.

— Этого не может быть.

— Нет, все правда. Теперь ты понимаешь, почему ты не мог просто взять и вернуться на праздник. Я должна была тебе рассказать. Ты имеешь право знать. Знать все.

Даже если бы Фрэнку Куигли суждено было дожить до глубокой старости (в чем его врач весьма сомневался), он никогда бы не забыл этой минуты. Этого дня, когда он узнал, что станет отцом — но не ребенка Ренаты. Такое отцовство не принесет ему поздравлений и уважения семейства Палаццо, такого отца вышвырнут вон и лишат всего, чего он добился за четверть века. Он никогда не смог бы забыть выражения ее лица в тот момент, когда она все ему сказала, зная, что впервые в их равноправных отношениях верх взяла она. Пусть она нарушила все правила, пусть напилась и теперь в растрепанных чувствах — все козыри у нее на руках, и она это знает. И взяла верх она только потому, что по закону природы женщины рожают детей. Ни перед чем не спасовал бы Фрэнк Куигли. Ни перед чем, кроме природы.

В ту минуту он, само собой, разыграл свою роль в лучшем виде. Позвонил назад, на праздник, и сказал, что Джой пока нельзя оставить одну. Потом сел и стал говорить с ней, а мозг его тем временем лихорадочно работал. Он произносил утешительные, успокаивающие слова, но мысли его были далеко — он думал о будущем.

Лишь на несколько секунд он позволил себе расслабиться и дать волю чувствам, задержавшись на приятной мысли о том, что зачал ребенка. Если бы Карло знал, не было бы всех этих разговорчиков о необходимости есть побольше мяса. Если бы только Карло знал! Но он не должен знать. И для Ренаты это стало бы ударом, от которого она никогда не оправится. Она была бы уязвлена до глубины души, и не только тем, что он изменил ей и годами у нее под боком продолжалась эта любовная связь, но и тем, что Джой произвела на свет ребенка — единственное, чего она, Рената, не смогла.

Поглаживая горящий лоб Джой, уверяя ее в своей преданности и в том, как он рад, что это случилось, Фрэнк бесстрастно просчитывал свои дальнейшие действия. Отпаивая рыдающую Джой чашками слабого чая и вталкивая в нее тонкие ломтики хлеба с маслом, он спокойно перебирал в уме варианты выхода из положения и взвешивал меру опасности каждого из них. Прежде чем что-либо предпринять, нужно было найти путь, где меньше всего подводных камней.

Джой рожает ребенка, и он признает свое отцовство. Он не имеет намерения расторгать свой брак, но вместе с тем чувствует себя не вправе лишать сына или дочь отцовской любви и заботы. Этот вариант можно сразу отбросить. В обществе более раскрепощенном это сработало бы. Но только не с Палаццо. Дохлый номер.

Допустим, Джой объявляет, что у нее будет ребенок, но личность отца остается в секрете и она не собирается ни с кем обсуждать эту тему. Тоже ничего сверхъестественного для эмансипированной женщины 80-х годов. Но опять-таки — это ведь мир Палаццо… На Джой будут косо смотреть, шептаться у нее за спиной, и хуже всего, что стоит ей только напиться, и правда выплывет наружу.

Предположим, он станет отрицать свое отцовство. То есть, грубо говоря, заявит, что она лжет. Он даже удивился, как такое вообще могло прийти ему в голову. Ему было хорошо с Джой, он любил ее не только ради секса — он восхищался ее умом, ему казалось, что они одинаково смотрят на вещи. Он никогда не помышлял о том, чтобы нанести Карло удар в спину и сделаться единовластным хозяином «Палаццо»; руки Ренаты он добивался не только из-за ее богатства и положения — не такой уж он подлец. И все же, как мог он хотя бы подумать о том, чтобы предать Джой — женщину, которая три года была его возлюбленной и ждет от него ребенка? Он посмотрел на нее — лицо перекошено, тело распласталось в кресле — и содрогнулся, чувствуя, сколь силен в нем страх перед алкоголем, который творит с человеком такие вещи. Он знал, что теперь, что бы ни произошло, он уже никогда не сможет доверять Джой.