Секрет каллиграфа - Рафик Шами Страница 53

Имя Ибн Муклы упоминалось почти в каждой главе этого небольшого учебника. В ателье мало знали об этом гении. Тем не менее не проходило и недели без того, чтобы мастер Хамид не превозносил багдадского каллиграфа, чье учение о пропорциях букв до сих пор оставалось в силе.

— Мы учимся нашему искусству, — говорил Хамид Фарси, — Ибн Мукле же его даровал сам Всевышний. Поэтому то, что он сделал для каллиграфии, не под силу и сотне мастеров.

Эту мысль Салман тоже записал на бумажку, поставив рядом с именем Ибн Муклы большой знак вопроса.

В течение 1956 года Салман почти полностью освоил основы арабской каллиграфии. Он изучил ее составные части, узнал о равновесном расположении строчек на поверхности листа, о ритме шрифта, который, как и в музыке, имеет свои законы, о доминировании одной части слова или буквы над другими, о гармонии, симметрии и контрасте, о перекрывании и отражении и о тайнах пустого пространства.

Но главное, в этом году Салман впервые в своей жизни научился любить женщину.

Девятый или десятый брак дяди Фарида снова оказался несчастливым. У Нуры не осталось сил выслушивать, чтó он говорит о женщинах. Дядя Фарид знакомился с одинокими дамами, которые заказывали ему письма, пока не влюблялись в его почерк и манеру выражаться. Разочарование не заставляло себя долго ждать. Но интерес к прекрасному полу у дяди Фарида не ослабевал.

— Брак требует зрелости, а он все еще глупый ребенок, — сказал как-то отец Нуры, услышав об очередном разводе своего шурина.

Нуре же казалось, что дядя упускает из внимания один важный момент: свой возраст. Он постарел, набрал вес и теперь выглядел смешно в своем белом костюме с красными туфлями. Кокетство беззубого Казановы стало раздражать женщин. Когда он в очередной раз явился к Нуре, та не пустила его в дом. Она объяснила дяде Фариду, что не может принять его в отсутствие мужа, и просила приходить, когда тот будет дома. Нура знала, что дядя Фарид терпеть не может Фарси. Они были разными, как огонь и вода.

— Но я же твой дядя, Нура, — ласково мурлыкал дядя Фарид. — Неужели ты не можешь меня принять?

— Это касается всех мужчин, — строго отвечала она, закрывая дверь.

Больше дядя Фарид не приходил, и Нура не тосковала по нему даже после его смерти.

— Время — злейший враг и в тюрьме, и в супружестве, — так сказал ей однажды продавец лука, который катал по переулкам тележку, монотонным голосом расхваливая товар.

Этот человек провел в тюрьме три года и был несчастлив во втором браке. Нура купила лук, улыбнулась невезучему торговцу и закрыла дверь. На глаза наворачивались слезы. Все ее многочисленные попытки ускорить ход времени оборачивались ничем. Телефонные разговоры с подругами с некоторых пор оставляли в душе неприятный осадок.

Время будто превратилось в клейкую, тягучую массу. Особенно тяжело давались Нуре «дни любви»: вторник, пятница и воскресенье, когда ей после ужина больше всего на свете хотелось куда-нибудь спрятаться.

От первоначального восхищения мужем не осталось и следа. Нура словно другими глазами вдруг увидела в нем скучного и претенциозного человека. Но даже такому ему она отвела место в уголке своего сердца, свободного от злобы и презрения вплоть до той самой ночи, когда он впервые поднял на нее руку. Это произошло через полгода после свадьбы, и с тех самых пор чувство унижения окончательно вытеснило его и из этого уголка. С этим ощущением Нура связывала теперь и специфический запах жженой резины, исходивший от его тела. Ароматы первой брачной ночи давно уже выветрились из ее памяти.

Стоило Фарси переступить порог дома, как комнаты наполнялись каким-то странным холодом, от которого Нуру будто парализовало. Она вспоминала один фильм о том, как где-то в Сибири замерз на путях поезд. Все пассажиры погибли, их глаза превратились в ледышки. Каждый раз, встречая Фарси, Нура коченела, как тогда в кинозале. На какое-то мгновение она еще чувствовала в своем сердце робкий огонек, словно пытавшийся спасти ее от обледенения, но вскоре гас и он, и мороз, исходивший от мужа, начинал проникать и в нее.

Хамид тщательно ухаживал за собой. Он ежедневно принимал душ и смазывал руки кремом из смеси оливкового и лавандового масла, чтобы они оставались гладкими и эластичными. Для каллиграфии, конечно.

Тот день начался с несчастья. Большая стеклянная чаша, полная миниатюрных маринованных баклажан, которые были нафаршированы грецкими орехами, выскользнула у нее из рук и разбилась вдребезги. Пол и шкафы на кухне оказались забрызганы оливковым маслом. Нура целых два часа приводила все в порядок и выметала осколки.

Она еще нашла в себе силы приготовить мужу его любимое блюдо — суп из чечевицы с лапшой, послала ему обед и прилегла на полчаса отдохнуть.

Когда соседка Варда пригласила ее на небольшую пирушку, Нура обрадовалась. Она думала поправить себе настроение, не подозревая о том, каковы будут последствия. У Варды Нура отравилась молочным рисовым супом. Ее вырвало за вечер три раза, отчего она вконец обессилела и чувствовала себя хуже некуда.

Хамид, однако, ничего не понял.

— Я хочу тебя, — сказал он, трогая ее за ягодицу, когда она подавала ему салат.

Нура рассказала мужу о своем недомогании и болях в животе, но он ничего не желал знать.

— Ты можешь болеть, когда тебе угодно, но только не в ночь на вторник, пятницу и воскресенье, — сказал он. — Это право, данное мне Богом. Разве твой ученый отец не говорил об этом?

Нура хотела ответить, что отец никогда не принуждал мать спать с ним, но язык не слушался. Слезы брызнули из глаз.

В постели она боялась за себя, за свою жизнь и коченела от страха.

— Что ты лежишь как труп? — разозлился Хамид.

Нура почувствовала, как в ней поднимается волна гнева. Когда она попыталась оттолкнуть мужа, тот поднял на нее руку.

Фарси бил нещадно, словно лишился рассудка. Нура так испугалась, что не могла даже плакать.

Внезапно ей вспомнилось, как мать учила ее ублажать мужчин, и Нура принялась извиваться, стонать и просить еще и еще.

И это сразу понравилось Фарси. Сделав свое дело, он уснул, не сказав ни слова. Кожа Нуры стала клейкой от его пота и отдавала жженой резиной. Она пошла на кухню, где до боли терла себя мочалкой. С тех пор этот странный запах всегда сопровождал Фарси, проникая сквозь любую парфюмерию, и каждый раз напоминал Нуре о той ужасной ночи.

Всегда в самый неподходящий момент являлась мать со своими бесполезными советами. Змея. Ненависть к ней постепенно сменилась у Нуры чувством глубокого презрения. Иногда ей казалось, что Сахар просто влюблена в зятя. Она превозносила его до небес, нежно прикасалась к нему и поддакивала любой его глупости.

— Муж тебе голова, дочь, — поучала она Нуру. — Ты должна прислуживать ему, пить воду, в которой мыла ему ноги, и благодарить Господа за такую возможность. Надменные женщины кончают жизнь в канаве.