Кофемолка - Михаил Идов Страница 53

— «Кольшицкий», — произнесла Брук, пробуя слово на вкус. — «Кольшицкий». Я могу поработать с этим «К». Явный потенциал для логотипа. Можно подумать о ребрендинге других вещей в том же направлении. Такая… игривая германизация. Понимаете? Кляйне Мокка. Мит дер Карамель. Хотя… — Взгляд Брук упал на жестяную вывеску с логотипом «Цайдля», которую Норико нашла такой «европейской». Вывеска, как вы, вероятно, помните, изображала стилизованный силуэт чернокожего мальчика в красной феске.

— Я знаю, это не вполне политкорректно, — сказал я, разводя руками. — Длинная история. Хозяин…

Брук задумчиво осмотрела изображение и даже сделала быстрый неплохой набросок в своем блокноте.

— А что если мальчик не будет черным? — спросила она.

— Он мавр, — объяснила Нина. — Это отсылка к корням европейской кофейной торговли.

— Я понимаю, — сказала Брук тоном столь терпеливым, что он выдавал полное отсутствие терпения. — Я говорю не о расе, а о самом силуэте. Вы не можете перекрасить его в красный, под цвет шапочки? Или в золотой? У-у-у, золотой, — она неожиданно приободрилась. — Можно будет назвать его «Золотой мальчик». Это уже готовый бренд. Линия сезонных напитков «Золотой мальчик». Латте «Золотой молочник». «Золотой… зайчик»? Спонсируйте какую-нибудь детскую благотворительность. О, «Золотая молодежь»! Устройте лото. Пусть люди оставляют визитки прямо здесь, рядом с кассой. «Золотой мальчик» месяца в кафе «Кольшицкий» получает бесплатный эспрессо в течение года! Тем временем мы собираем все остальные адреса для электронной рассылки. У вас ведь есть ежемесячная рассылка? Должна быть. А что если это девочка? «Золотая девочка» — нежелательный для нас имидж. [77]Так, думаем, думаем.

Норико смотрела на Брук с выражением, обычно появляющимся у паломников перед святыми мощами. Когда Нина попыталась что-то вставить, она на нее всерьез шикнула. Наступала кульминация представления. Смертельный трюк. Спиритический сеанс. Единение с Великим Пиарщиком в небесах. Брук кружилась вокруг столиков, проводя рукой по стенам и мебели и тихо шепча «золотой мальчик». Наконец она остановилась.

— Да, — произнесла она, будто включая громкоговоритель посередине внутреннего монолога. — Да, да, да. «Золотой мальчик». Это сработает. И знаете что? Вы даже сможете постепенно — если захотите, конечно, — отойти от названия «Кольшицкий». «Золотой мальчик» может стать настолько сильным брендом.

— Точно, — подхватила Норико, заняв свою первоначальную позицию рядом с Брук. — «Кольшицкий» — такое… такое жесткое слово. — Тут она ахнула и прижала ладонь к губам. — Ой, я, наверное, вас ужасно обидела, да?

— Да нет, что вы.

Я не обиделся. Но и «Золотой мальчик» не привел меня в особый восторг. Или привел? Я и сам запутался: Брук повторила эти слова столько раз, что они уже звучали у меня в голове как существующий бренд. Как «Майкрософт», или «Боинг», или «Колдплей», или «Цайдль», или «Шапокляк». Или «Кельвин Кляйн». Или, чего уж там, «Джезва Дерганого Джо».

Мы с Ниной не говорили об этом — последнее время мы избегали разговоров на многие темы, — но я видел, что наши реакции на акробатическое выступление Брук и Норико очень сильно разнились. Мне, признаюсь, оно немного подняло настроение и даже реанимировало пару былых фантазий. Хорошая рецензия в «Тайм-ауте», пара доброжелательных упоминаний на блогах — это все, что требовалось, чтобы дать знать о нашем существовании мириадам потенциальных клиентов: умным, образованным, взыскательным любителям кофе, которые явно где-то существовали. Нина, наоборот, выглядела еще более удрученной, чем обычно. Когда мы вернулись домой в тот вечер, она окинула квартиру полубезумным взором, объявила, что «мы живем в свинарнике», и принялась за чистку каждого квадратного дюйма.

Насчет свинарника она была, кстати, права. Мы приходили сюда в основном спать, мыться и ссориться. Уборщицу Инару мы отпустили еще в июле, как только поняли, что она получает втрое больше Рады. Наша квартира никогда не могла похвастаться концептуальностью интерьера — единственным жильцом, регулярно привносившим свою лепту в декор, была Кацуко, которая время от времени разбивала вазу, — но к октябрю она стала выглядеть совершенно абсурдно. Кухня, которой мы не пользовались с позднего лета (вы ожидали, что мы придем домой и будем готовить?), превратилась в кладовку хлама всех сортов. Окаменевшие торты — руины ранних экспериментов с выпечкой, когда мы еще думали, что сможем стряпать свои пирожные, — делили духовку со сковородками и стопкой гранок. Вся одежда валялась на виду: я не потрудился упаковать наши летние вещи в сентябре, а просто притащил из подвала чемоданы с зимними и вытряхнул содержимое на пол спальни. Коробки от пиццы «Домино», единственной доступной после полуночи в нашем районе еды, стали накапливаться сперва на кухне, затем у кровати. Когда Кацуко ходила по ним, внутри гремели зачерствевшие корки.

Нина убирала методично, прилежно, используя спреи, пасты, порошки, салфетки и щетки, о существовании которых я и не подозревал. Она почистила кафель в ванной одним раствором, а замазку между плитками — другим. Она вымыла холодильник. Она вымыла за холодильником. Сначала я пытался помочь, потом просто старался не попадаться под ноги.

— Что ты делаешь? — наконец спросил я, наблюдая, как моя жена тщится выкинуть четырехмесячный торт в мусорное ведро. Она неистово трясла противнем, и все ее тонкое тело участвовало в этом процессе, как будто противень был наэлектризован и тряс ее; свинцовый диск торта выпал и с грохотом приземлился поперек ведра. Часы на микроволновой печи у Нины за спиной показывали 1:34 ночи.

— Возвращаю это место к цивилизации, — сказала она.

— Хорошо. Но почему сейчас? Я не хочу впадать в дешевый психоанализ, но…

— Но что? — Нина встала на колени перед мусоркой, сдирая упрямую корку теста с края сковородки, и прищурилась на меня снизу вверх. Она напоминала енота, застигнутого лучом фонарика.

— Ну… похоже, что ты занимается этим, чтобы избежать разговора.

— Нет. Я занимаюсь этим, чтобы избежать крыс.

— Нина, — сказал я. — Пожалуйста, перестань скрести на секунду. Объясни мне, что происходит. Тебе не нравится вся эта затея с пиаром? Слишком дорого?

— Не знаю. По-моему, две тысячи в месяц — это очень много денег.

— Почему бы нам не вынуть еще немного из инвестиционного фонда? Он все равно последнее время почти ничего не платит. — Фонд, доставлявший нам единственные не связанные с кофе средства к существованию (путем магического перемалывания денег, взятых в долг под залог квартиры), действительно последнее время забарахлил. В июне, даже после того, как мы вытащили из него деньги на ремонт помещения, на оставшиеся полмиллиона набежало 1900 долларов процентов. Августовский же дивиденд почему-то равнялся жалким 760 долларам.

При упоминании фонда Нина застыла, как будто я выкрикнул непристойность.