Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер Страница 53

3. Вы совершаете экскурсию по классам и различным школьным помещениям, словно группа любителей истории, осматривающая старинный замок. Здесь проходят занятия для третьеклассников, тут у нас столовая. Поскольку мы жили в Сиэтле, хорошо оборудованный компьютерный класс всегда вызывал почти порнографические стоны одобрения. Мы же с Брюсом высматривали игровую комнату. Нам хотелось, чтобы наши дети не только учились, но и играли.

4. Время вопросов и ответов. То есть пора задать милой даме или ее начальству пару вопросов о школе. Вопросы эти всегда были прозрачными, иногда настолько прозрачными, что становилось смешно. «Как вы относитесь к детям со способностями?» Читай: «Мой ребенок — гений! Хочу, чтобы все об этом знали!» Или: «Что вы предпринимаете в случае возникновения конфликтов?» Читай: «Если моего малыша кто-нибудь хоть пальцем тронет, я вас по судам затаскаю».

В школе Билла Гейтса игровой комнаты не было (для Билла Г. это, видимо, не проблема), поэтому ее мы из списка вычеркнули.

У нас тоже были свои требования, и мы не собирались отправлять своего ребенка в школу, где нельзя было даже поиграть.

В течение следующего года мы многому научились. Я, к примеру, узнала, что такое «розовая башня» (пазл из деревянных кубиков, который складывают на занятиях по методу Монтессори). Выяснила, что безумцы (или наоборот, замечательные люди?) из школы «Уолдорф» разрешают своим ученикам приносить ланч из дома лишь в специальных корзинах. В школе запрещены все виды пластика, поэтому корзинки должны быть плетеные или из вощеной бумаги. Узнала, что число учеников — понятие относительное. (Класс из двадцати человек считался переполненным в частной школе и маленьким — в государственной.) И убедилась, что выбор школы по сложности вполне может сравниться с покупкой дома. Это было так же увлекательно; конкуренты так же, как и на рынке недвижимости, готовы были перегрызть друг другу горло. Выбор школы для ребенка стал нашей идеей фикс, и самое захватывающее во всем этом было то, что деньги никак не влияли на результат.

Нет, тут балом правил новый статусный символ: одаренный ребенок. Одних лишь денег было недостаточно, чтобы попасть в эти мини-колледжи; пропуск обеспечивало кое-что еще, а именно — хороший тестовый балл, полученный в специальном Центре проверки на одаренность при Вашингтонском университете. И вот что забавно: мне никогда не встречались дети, набравшие меньше 98 баллов, то есть все дети в Сиэтле были умнее, чем 98 процентов остального населения США. Возможно ли это?

Один за другим все мои друзья и знакомые, побывавшие в моей кухне, торжественным полушепотом сообщали: «Знаешь, Клер, оказалось, что Дилан (Софи, Джексон, Камилла) у нас очень одаренный». А потом, даже если я не спрашивала, мне сообщали Результат теста, который неизменно варьировался между 98 и 99.

Привилегированность и социальный карьеризм, неотъемлемые характеристики любой частной школы в Сиэтле, противоречили идеалам родителей из северного Сиэтла. Так и был изобретен миф об «одаренных детях». Одаренные дети освобождали родителей от чувства вины. Ведь тогда у них не оставалось выбора: суперодаренного ребенка непременно нужно было отправить в частную школу. Чтобы развивать его исключительные способности.

Так нас закружил вихрь устремлений, оказавшийся сильнее нас. Точнее, сильнее меня. Брюс-то с радостью бы отдал ребенка в ближайшую государственную школу.

Но я стала перфекционисткой. Сейчас, вспоминая те времена, я понимаю, что попала в плен нездоровой одержимости нашей культуры — иметь всё лучшее. Даже в финансовом плане, я оглядывалась и видела, что многие из моих сверстников стали очень богатыми людьми. Их дети носили европейские наряды, у них была деревянная мебель из Европы и европейские модели колясок. Они отсылали детей в дорогие частные школы — в те самые, куда ходила и я. Когда я думала об этом, меня охватывала необъяснимая злоба. То, что у них больше денег, вовсе не означает, что они заслуживают лучшего. И я решила, что у моих детей будет всё то же самое, что и у тех, богатых. Но не учла главный фактор: у всех богатых родителей была работа. Мы же с Брюсом сознательно выбрали богемный образ жизни, писательскую карьеру, где заработки были случайными. Но я решила, что мои дети заслуживают, чтобы им дали лучшее образование, несмотря на наш писательский бюджет. Эта идея втемяшилась мне в голову, я и слышать не хотела об обычных школах, даже не рассматривала их как вариант.

Ни в коем случае не пытаясь оправдать себя, скажу, что была не одинока в своих стремлениях. Для целого поколения людей стало тенденцией тратить больше, чем они могли себе позволить. И статистика зачисления в школы в Сиэтле это доказывала. В северном Сиэтле в те годы почти половина детей ходили в частные школы.

Я так зациклилась на том, чтобы отдать Люси именно в частную школу, что со мной невозможно было спорить. Наверное,

Брюс это понял и решил быть реалистом. Или решил, что выбор школы лучше предоставить мне, потому что я занимаюсь всем, что связано с детьми, а ему уж останется лишь согласиться, если, конечно, цена не будет запредельной. Как бы то ни было, школу выбирала я. Мне казалось, что во всем городе остались одни лишь пятилетние дети и их родители, которые, как и мы, стучали в двери частных школ, как в ворота Изумрудного города, ожидая, что нас впустят.

Этот перфекционизм сильно повлиял и на мою практику. Я оставила Фрэн и ее размеренные занятия. Если раньше я искала в йоге тишины и покоя, то в виньясе слепо поклонялись ритму и действию. Даже шуму: на этих занятиях играла музыка. Иногда записи мантр, иногда певички в стиле нью-эйдж вроде Девы Премал, иногда и откровенно танцевальная музыка. В такие минуты я поражалась, как недалеко мы отошли от обычной аэробики.

И всё же, словно упрямо отрицая свою фитнес-направленность, классы виньясы включали гораздо больше «духовного», чем я привыкла видеть на занятиях йогой. Перед классом Минди всегда выстраивала небольшой алтарь. Пара бронзовых статуэток, шарф, украшенный вышивкой. В начале и в конце занятия мы всегда пели мантры, зачитывая их по бумажкам, которые приносила Минди. Кто-нибудь из занимающихся раздавал их и собирал в конце со смиренным лицом — мол, смотрите, какой я хороший ученик.

Мантра была приведена латинскими буквами, но без перевода, и раз за разом я повторяла вот эти слова:

Ом

Свастхи праджа бхья пари пала йантам

Нья йена маргена махи махишаха

Го брахманебхьяха шубхамасту нитьям

Локаа самастха сукхино бхаванту

Ом

Я не понимала ни слова. Но всё равно повторяла. Я не верила, что мантра оказывает действие. Просто преподаватель и ее ученицы были так безупречны, что у меня не возникало желания им противоречить. Их безупречность была не только внешней, я ощущала ее и как что-то невидимое, что-то, что заставляло их светиться изнутри.

Маленький сын Рути ходил в начальную школу, устроенную на кооперативных началах. Рути школа нравилась, и сыночек тоже был в восторге. Я решила взглянуть.

Люси пошла с нами. Только мы открыли дверь, как нас закружил вихрь активности: родители смеялись, разбившись на группки; дети орали и кидались друг в друга разными предметами; летали мячи; кто-то пел; даже рисунки на стенах, казалось, плясали.