Очаг вины - Татьяна Огородникова Страница 53

Все конверты были одинаковы, разве что по цвету бумаги можно было догадаться, что какие-то были отправлены получателю раньше, а некоторые доставлены совсем недавно. Адрес отправителя везде был написан размашистым красивым женским почерком. Имя в нижней строке было неизменно тщательно выведено одной и той же рукой. Впрочем, это было не совсем имя – на этой строчке всегда было написано слово «мама» и затем в скобках «Виктория Марковна», как будто он мог забыть, как ее зовут!!!

Усевшись у окна и облокотившись на неудобный столик, Генрих достал первое, точнее, самое давнее письмо, написанное матерью много лет назад, и погрузился в чтение. С каждой строкой Генрих терял ощущение времени. Он смотрел на себя глазами Виктории Марковны, которая в каждую строчку, каждое слово своих писем, умудрилась вложить единственное послание. Строчки кричали и молили: я люблю тебя, сын! Прости меня, если сможешь! Между тем мать просто рассказывала о текущих событиях, общих знакомых, о погоде и переменах в жизни, никаких любовных материнских откровений в письмах не содержалось. Жизнеописание, или Дневник Виктории Марковны, – вот как можно было назвать эти произведения краткой формы. Слово за словом, строка за строкой – и пропасть между матерью и сыном становилась все меньше и меньше. В какой-то момент Генрих вновь ощутил себя студентом-мальчишкой, у которого только и есть в целом мире один родной человек, любимый им больше всех на свете. Так, раскрывая очередной конверт, Генрих проживал с мамой Викой каждый день ее жизни, в котором его, Генриха, не было рядом. Она обстоятельно и четко описывала все, что происходило вокруг, и, даже когда не происходило ничего особенного, все равно казалось, что жизнь вокруг мамы Вики кипит, как прежде. Запас корреспонденции иссякал с невиданной быстротой, Генрих буквально проглатывал старые новости от своей любимой – теперь он не сомневался в этом ни секунды – мамы Вики. Она есть у него! Она любит его! Она никогда не предаст, не забудет и не оставит своего сына! Все долгое, тягостное время, которое Генрих провел в заблуждении и отрицании, мать посвятила ему, своей любви к нему. Дядя Миша Есин исчез из жизни Виктории Марковны на третий день после отъезда Генриха в столицу и больше не появился ни разу. Впрочем, больше в ее жизни не появился ни один мужчина. Генрих не знал, да и не мог знать, что каждое утро мамы Вики много лет начиналось с разговора между ним, Генрихом, и ею. Виктория Марковна доставала из серванта старые фотографии и начинала неспешный кропотливый обзор, сопровождая его беседами и рассказами. Образ Генриха стал неотъемлемым спутником всех поступков, мыслей и действий Виктории Марковны. Единственным украшением в ее прежде изысканном и разнообразном наборе украшений осталось скромное колечко, подаренное Генрихом в тот самый злополучный день. Нет, она не перестала общаться с людьми, просто ее окружение сузилось до минимального количества самых верных и любящих друзей и подруг, а затем и среди них была произведена тщательная селекция. В итоге круг общения мамы Вики сузился до минимума, и она стала вполне комфортно чувствовать себя наедине с собой и фотографиями сына. Она ждала. Ждала возвращения сына так, как ждут мужа с фронта, выздоровления любимого ребенка, отгоняя паскудные мысли и веря только в хорошее. Иной раз Вике казалось, что вот сегодня, именно сегодня Генрих приедет домой, и она отправлялась на вокзал, чтобы встретиться с ним. Со временем посещения вокзала стали регулярным ритуалом. Ее все равно никто не ждал дома. Лишь иногда добродушная соседка проверяла, вернулась ли Марковна домой, все ли у нее в порядке, есть ли запас продовольствия и не нужно ли чего...

– Все пишете... – то ли вопросительно, то ли утвердительно произносила соседка, заставая Марковну в привычной позе. Письменный стол, за которым обыкновенно сидела Виктория Марковна, был уставлен фотографиями сына, начиная от младенческих и заканчивая студенческими. Места оставалось разве что для листа бумаги и ручки. Соседка по имени Тамара добровольно взяла на себя функции компаньонки и помощницы, потому что сама была одинока и от природы имела доброе сердце. Тамара ошибочно полагала, что Виктория Марковна такая же забытая Богом и людьми невостребованная единица, как и она сама. Глупая женщина не ведает, что Марковна никогда не бывает одна. С ней рядом всегда, в любое время дня и ночи находился сын.

Обо всем этом Генрих узнал по дороге в родной город из маминых писем. Он не заметил, как потрепанная красная сумка почти опустела. Генрих задумчиво покусывал губу и думал, что он бы согласился отдать, чтобы повернуть время вспять...

В купе, робко постучавшись, заглянула пожилая проводница:

– Молодой человек, через пятнадцать минут вам на выход. Ждут небось родные-то?

– Да, наверное... – неуверенно ответил кучерявый пассажир.

Она с усилием задвинула дверь, оставив щель, через которую проникало полуденное солнце. Лучик нашел незатертое местечко на металлической застежке сумки и расположился на нем, яростно заигрывая с очками задумчивого пассажира.

Генрих нащупал на дне сумки последнее непрочитанное послание. Конверт немного отличался от других, был как-то тяжелее, что ли, весомее и вообще неприятнее на ощупь. Послание было подписано вроде бы, как обычно, но почерк на конверте был каким-то другим, более старательным, не таким летящим. Генрих проверил дату – письмо было написано со значительным отрывом от предыдущего и очень давно, почти полгода от матери не приходило никаких писем, да и это, судя по всему, было написано из последних сил. Это не сулило ничего хорошего. А может, это вообще не мамин почерк? У Генриха все похолодело внутри. Он вспомнил, как стоял перед закрытой дверью, будучи уверенным, что с матерью произошло нечто ужасное, может быть, непоправимое... Противный металлический привкус появился во рту, Генрих вскрыл письмо. К счастью, оно было написано мамой.

«Дорогой мой сынок, больше десяти лет я пыталась вымолить у тебя прощение и надеялась, что ты поймешь меня. Первые годы я еще грезила твоим возвращением и каждый день приходила на вокзал, представляя себе, как ты выходишь из вагона и видишь меня. Как осужденный ожидает с надеждой отсрочки исполнения приговора, так и я тщетно день за днем открывала почтовый ящик, трепеща от мысли, что найду там весточку от тебя. Иногда, подходя с замиранием сердца к бездушному металлическому коробу, разговаривала с ним, как с живым человеком, и молилась изо всех сил, отрекалась от любых благ, просила наказания, болезней, смерти, только бы пришла хоть какая-то весточка, какой-то знак, что ты простил меня и все еще любишь. Понимаю, что время иссякло, что, возможно, ты даже не открывал мои послания с мольбами о прощении. Видно, я слишком усердно молилась, прося твоего прощения в обмен на мою жизнь. По крайней мере, эта мольба была удовлетворена, мне теперь кажется, что мою жизнь кто-то забирает продуманно и постепенно. Все меньше сил остается даже на то, чтобы просто заклеить и подписать конверт. А тебя все нет и нет. Знай, любимый и единственный сын мой, только материнская любовь имеет такую силу, чтобы не ослабеть во времени, а только окрепнуть с единственной целью – поддержать тебя в трудную минуту и окрылить, когда опустятся руки. Знай также, что даже тогда, когда я физически не смогу помочь тебе, я всегда буду рядом. Твоя мама Вика».