Другие люди. Таинственная история - Мартин Эмис Страница 53

— То есть ты, конечно, можешь плакать в разумных пределах. Но не слишком этим увлекаться. Идет?

— Хорошо, обещаю.

Мэри покупала продукты среди залитого кровью мрамора, оглядывая убиенных цыплят. Она проходила вдоль овощных прилавков, и продавцы, вся эта деревенщина, в шрамах и без зубов, вертясь на своих деревянных подставках и вытягивая шеи, провожали ее взглядами похотливых обезьян. Она исследовала скользкую требуху на лотках торговцев рыбой, где пучеглазые креветки смотрели в одну сторону, как правоверные за молитвой. Она начала находить на улицах игральные карты и стала их собирать. Сегодня ей попался червовый туз.

Время от времени ей удавалось взять с собой Джейми — она давала ему понять, как сильно он ее мучает, пока тот наконец не соглашался. Но Джейми лишь бесцельно слонялся среди прилавков или же нетерпеливо поджидал ее на улице, демонстративно притопывая ногой с выражением отвращения и скуки. Он набивал сумки бутылками и, позвякивая ими, тут же выскакивал, брюзжа, в ветреную морось. «Как он смеет?» — думала тогда Мэри.

— Да у них у всех там просто крыша поехала, — уныло ворчал Джейми, когда они возвращались домой.

Но Мэри его не слушала. Ее изумляло, как изменилась квартира, какой крошечной она стала. А ведь раньше в ней было столько места…

Вотчиной Мэри стала кухонька. Ее лицо отражалось в раскаленных кольцах стали. Она положила убиенного цыпленка в духовку и наблюдала за его сморщенным тельцем, пока оно не стало таким же смуглым, как у тех цыплят, которых готовила Лили. Тогда она его достала. Он был уже достаточно теплым для употребления в пищу. Джейми сидел, привалившись к столу, пока она накрывала. Он очень долго и внимательно смотрел на цыпленка.

— Как предсмертный кашель Китса [25],- пробормотал он.

— Что? — не поняла Мэри.

— Я хочу сказать, курица обычно выглядит по - другому. Разве нет? Нет, ну правда же. Не могу сказать, что конкретно не так, но обычно она не такая. У нее не должно быть всех этих… кровоподтеков, а? Не должно… И не надо так на меня смотреть.

Оказалось, что надо. Очень даже надо. В результате он съел цыпленка почти целиком. С удовлетворением и гордостью Мэри наблюдала за ним, механически жуя. По ее подбородку стекал сок живописного багрового цвета.

Вместе они предприняли попытку отменить привычный распорядок суток, предназначенный для того, чтобы жизнь сохраняла четкие контуры, чтобы ночь не смешивалась со днем. В полдень Джейми и Мэри, уже восстановив силы благодаря нескольким часам усиленного потребления алкоголя, усаживались за стол обедать. Когда Джейми съедал сколько мог — а ел он теперь совсем немного, — Мэри загоняла его в сумрак и обреченность спальни, проводила по тундре бумажных платочков, остававшихся после всех ее слезливых представлений, без которых она уже не могла обходиться, и затаскивала под одеяло, где любовно готовила к исполнению ежедневной обязанности. Потом оба крепко спали, обычно не меньше шести-семи часов кряду, получая в чистом виде весь ночной отдых в праздные послеобеденные часы. А вечером вставали с постели и, словно привидения или изнуренные вампиры, приступали к длительному ночному бдению. Ночи тянулись долго, но для Джейми и Мэри они никогда слишком долгими не бывали. Джейми и Мэри всегда знали, как ими распорядиться. Когда наступал рассвет, они все еще не спали — вялые, медлительные, но все еще на ногах, готовые к утренней ругине. В первые ночи Мэри дожидалась, пока Джейми одурманится алкоголем и наркотиками, и после этого часами говорила с ним о том, почему он никогда не пытался что-нибудь сделать со своей жизнью, или о том, что, возможно, втайне он голубой или сумасшедший. Но теперь они больше особо не разговаривали. Это было уже ни к чему. Они и без того были уже очень близки.

В полночь Мэри трудилась в кухонном хаосе. Крохотная кухонька лучилась жарким, желтым, как масло, блеском. В готовке она ориентировалась на тот или иной цвет, как если бы собирала букет. Одно блюдо состояло из копченой пикши, куриной кожи (сохраненной дальновидной Мэри со вчерашнего дня) и брюквы, оттененной свекловичной кровью. Другое — из печенки, винограда, фасоли и листьев артишока. Она готовила блюдо, пока оно не приобретало нужный оттенок. Она стряпала голыми руками, руками, запятнанными соком, кровью, в морщинистых, как китайская капуста, пятнах свежих ожогов. Она от души поражалась собственной ловкости и твердости в принятии решений, учитывая всю мизерность своего кулинарного опыта и неожиданную тесноту кухни, которая в последнее время измельчала так же, как и вся остальная квартира.

Она перестала мыть и стирать. Она больше не стирала одежду, не мыла посуду, столы, полы и даже собственные конечности, которые, по-видимому, нуждались в этом более остальных частей тела. Ей доставляло мрачное удовлетворение чувствовать собственные солоноватые испарения, чередование влажных и сухих участков собственного тела. От нее исходил здоровый запах приготовленной ею еды, и она с легкостью различала в нем ароматы различных блюд. Запасы одежды оказались неистощимы, потому что Августа, Джози и Лили оставили ей на всякий случай кучу своих нарядов. Она заставила Джейми надеть платье Августы. Сначала он отказывался — но в конечном итоге вынужден был признать, что платье оказалось чрезвычайно удобным. Она прибавила жару в батареях и следила за тем, чтобы все окна были плотно закрыты. Порой Джейми с тихой надеждой кружил около балкона, но Мэри с доброй, но непреклонной улыбкой качала головой, и тогда он пожимал плечами и отходил в сторону. Однажды ночью она сидела у камина и грызла яблоко. Заметив на белой обкусанной мякоти струйку крови, она направилась к дивану, на котором в изнеможении лежал Джейми. Поцеловала его в губы. Сначала он сопротивлялся, но на долгую борьбу у него уже не оставалось сил. Она вторглась в его рот своим, зная, что это еще больше сблизит их. И конечно, отдала должное тому кисловатому пьянящему привкусу, источник которого крылся меж ее бедер. Ведь было в этом и от его плоти, таинства, греха. А когда пришла календарная кровь, она не стала ее останавливать.

В безмолвии ночи лицо Мэри блестело над багряными кольцами конфорок нагретой плиты. Это был их последний обед, и она была решительно настроена придать еде нужный отгенок цвета. Она приготовила мозги, рубец и телятину, лишь слегка все это разогрев, чтобы не испортить искомого светло-рыжего цвета. Да, настроена она была решительно: пища должна быть именно такого оттенка. Она отнесла поднос в гостиную. Джейми приподнялся с пола и уселся в кресло напротив нее. Квартира стала такой крошечной, что им приходилось есть, держа тарелки на коленях, которыми они соприкасались. Это уже не имело никакого значения: они и так были предельно близки, Мэри ела быстро, не останавливаясь. Жуя, она поведала ему свою историю — целиком, о своей смерти, о новой жизни, о своем убийце, а также о спасителе, который уже скоро придет за ней. Когда она закончила, Джейми снова опустился на пол. Он даже не притронулся к еде! Мэри очень долго стояла над ним. Но она уже не могла контролировать свое лицо и те невероятные звуки, которые исходили из ее горла. Эти звуки напугали бы ее до смерти, если бы не она сама их издавала. Ей повезло, что она сама их издавала: ведь Мэри ни за что не согласилась бы иметь дело с человеком, уста которого порождают подобные звуки. Спустя какое-то время она стояла перед зеркалом в густом мраке ванной комнаты, прислушиваясь к раскатам смеха. Как только она включила свет, из зеркала вырвалось лицо — исполненное восторга, облегчения, ужаса. У нее получилось. Она прорвала зеркальную поверхность и вернулась с той стороны. Она снова обрела себя. Наконец-то она стала самой собой.