Иди на Голгофу - Александр Зиновьев Страница 54

На собрании с докладом об итогах работы Школы в прошедшем полугодии выступил Серый. В разделе о недостатках нашей работы он рассказал и о случаях нарушения социалистической законности. Он предупредил, что, если такие случаи будут продолжаться, придется ставить в известность милицию, а это, сами понимаете, пахнет плохими последствиями.

После собрания апостолы некоторое время вели себя прилично. Но потом снова распоясались и с удвоенной силой стали обирать учеников и пациентов. Кое-кто стал принимать пациентов у себя дома. Студентка театрального института устроила что-то вроде своей школы красоты. Узнав об этом, Серый уволил ее. Через месяц, однако, ее Школа красоты прогорела, и она пришла снова к нам «доучиваться». Но место ее уже было занято — Серый устроил на это место свою любовницу, которая деньги брала, но не работала.

В связи с тем, что возросло число желающих пройти полный курс в Школе и число людей, жаждущих получить у нас консультацию по самым различным вопросам, пришлось удвоить число моих приездов в Москву, и моя жизнь за городом стала обременительной. Тем более моя Хозяйка буквально измучила меня своей похотливостью. Я все чаще оставался ночевать в городе, главным образом у моих учениц и пациенток, что точно, так же подтачивало мои силы. Я взбунтовался и потребовал от Серого снять мне комнату в Москве. Он согласился, но почему-то неохотно. Я не стал выяснять причину этой неохоты, — это его дело. Мне было важно одно — возможность отдохнуть после тяжелых занятий в Школе и уединиться для размышления. К занятиям, между прочим, надо было готовиться. Я делал это в поезде. Но это было терпимо пару раз в неделю, а не четыре. К тому же занятия пришлось сместить так, что мои поездки выпадали на часы, когда поезда были набиты сверх меры.

Наконец Серый нашел мне хорошую комнату на окраине города, в чистой и тихой квартире. Хозяева — одинокие старики, чему я обрадовался особенно. И добрые. Они сразу проявили ко мне что-то вроде родительских чувств и стали за мной ухаживать — подкармливать, стирать и чинить белье. Я сомневался, что Серый оплачивал это, и отдавал им часть своих «карманных» денег. Они настолько вошли в роль родителей, что не ложились ночью спать до тех пор, пока я не приходил домой, и очень сердились, если я не приходил совсем. Мне такая жизнь пришлась по душе. И я начал подумывать о том, чтобы покончить со Школой, найти какую-нибудь работенку и пожить нормальной семейной жизнью хотя бы несколько лет. Я же впервые попал в семейную обстановку!

С первых же дней работы в школе на меня обрушились соблазны. Первым делом меня попытались вовлечь в некую религиозную секту. Потом было несколько поползновений со стороны гомосексуалистов, несколько попыток старых баб с квартирами и хорошей зарплатой женить на себе, несколько предложений позировать художникам и даже сниматься в кино. Я действительно являл собою зрелище живописное. Работал я до изнеможения — лекции, уроки, консультации, визиты… Отощал. Глаза стали огромными и горящими. Начали седеть волосы и борода. Когда я шел по улицам, меня принимали за индийского йога, приехавшего работать в Советский Союз — помогать создавать советскую школу йоги. Парень из института, о котором говорил Ассистент и который аккуратно посещал все мои занятия, предложил устроить меня на постоянную работу в их секретную лабораторию. Он соблазнял меня отдельной квартирой, высокой зарплатой и кандидатской степенью через три года.

— Ты себе цены не знаешь, — говорил он. — Ты же такие чудеса мог творить в нашей лаборатории! Ты бы сразу поднялся до самых высших лиц! До Самого! Наверняка тебя бы сразу включили в Его 1ичную группу. Соглашайся добровольно. А то ведь все равно рано или поздно вашу лавочку прикроют, а тебя передадут нам. Только уже без всех благ, какие ты можешь иметь сейчас.

Я отсекал все эти соблазны. Я хотел одного — выложиться до конца, как можно больше отдать людям из того, чем я обладал. Не может быть, думал я, чтобы все пропало впустую. Что-то останется в людях от меня, что-то сохранится и даст ростки. Задача Бога — посеять свои семена в душах людей. Посеять как можно больше, ибо лишь немногое может сохраниться и дать жизнь.

Прошло три месяца без особых изменений. Я работал, как одержимый. Я чувствовал необычайный подъем. Чувствовал, что люди слушают меня и хотят слушать. Во время моих лекций нами всеми владело состояние, которое я бы назвал священным трепетом за неимением более сильных выражений. Может быть, слово «экстаз» здесь подойдет. Антипод называл это коллективным психозом. Тот парень, о котором я упоминал, снова имел со мной разговор. — Решайся, — сказал он, — остались считанные дни. Этой лавочке скоро конец.

Я сообщил о разговоре Серому. Тот не на шутку встревожился.

— Кажется, дело идет к развязке, — сказал он. — Пора сворачиваться. Объявим новый расширенный набор учеников!

Желающих на сей раз оказалось более тысячи. И все внесли месячную плату в качестве аванса.

Серый сам приехал ко мне.

— Обстоятельства сложились так, — сказал он, — что нашу лавочку придется закрыть раньше, чем мы предполагали. Вот тебе паспорт на имя… билет на самолет в Н… — адрес и деньги. Этих денег тебе хватит месяца на три. Отдыхай, загорай, отсыпайся. В Школе больше не появляйся — она уже не существует. Вернее, она уже в ведении КГБ.

Мне было жаль мою Школу — я к ней привык. Я не изложил еще и половины своих идей. Но делать было нечего. В Н. я решил не лететь: что мне там делать? Билет и новый паспорт выбросил. Решил, что мой старый лучше, хотя временная прописка кончилась, а возобновить без Серого я не смогу. Мои старики ни за что не хотели меня отпускать, решив усыновить меня и добиться постоянной прописки.

Ночью ко мне пришел сам Христос, и мы с ним поговорили с полной откровенностью.

— Скажи честно, — спросил я его в конце беседы, — был ты на самом деле или нет?

— Был, — ответил он.

— Ты на самом деле сын Божий?

— Не говори глупостей! Никакого Бога нет. Мои родители — обычные люди.

— Кто был ты?

— Целитель, проповедник или учитель. Таких, как я, было много.

— Но ты был крупнее всех?

— Вряд ли. Сравнивать невозможно.

— Но почему же?..

— Потому что меня казнили.

— За что?

— Слишком много развелось учителей вроде меня. Это обеспокоило римские власти. Они решили покончить с нами. Для назидания прочим выбрали меня и казнили.

— Почему тебя?

— Мою кандидатуру им предложили еврейские священники. Они не любили меня за то, что я становился популярен как целитель.

— Ты не воскресал?

— Нет, конечно. Тот, «воскресший», был самозванец.