Свободу медведям - Джон Ирвинг Страница 54

Но теперь Ват выполнял скучную работу, записывая замечания: «Бронски, шины у тебя постоянно дряблые», или «Гортц, бумажная салфетка не остановит течь, ты потерял затвор от коробки передач, не суй вместо него всякую дрянь», или «Валлнер, ты слишком низко стелешься на поворотах, ты ободрал выхлопные трубы и ножной стартер — с такими выкрутасами ты кончишь тем, что тебе прицепят коляску, чтобы ты, недоумок, не лихачил», или «Ватч, с твоего заднего крыла пропал Железный крест, только не говори мне, что это мои дети стащили его, поскольку я слежу за ними, и я догадываюсь, что им завладела какая-нибудь девица, если только ты не послал его домой и не объявил, что такой медали у тебя еще не было. В ней просверлены дырки, так что ты никого не обманешь, поэтому верни ее обратно на заднее крыло!», или «Метц, у тебя засалены свечи зажигания, но я ни за кого не собираюсь выскабливать уголь, с таким нехитрым делом ты справишься и сам — в понедельник, вместо ленча».

Да, теперь у Готтлиба Вата была скучная работа — смертельно скучная для любителя острых ощущений. Вероятно, он любил рассказывать своему лучшему гонщику Валлнеру, как он стирал в пыль выхлопные трубы, как низко срезал углы на поворотах, превращая трубы в ничто, — только поосторожней с ножным стартером, он может выбить тебя, поэтому его не ставят на гоночный мотоцикл, как, зачастую, и выхлопные трубы. Итак, Готтлиб по воскресеньям писал записки, чтобы поддерживать разведывательное соединение «Балканы-4» хотя и невостребованным, но в боевой готовности; найти в Словеньградце запасные части и новых мотоциклистов было бы не таким простым делом, как в былые времена на заводе в Некарсулме.

Определенно, 26 октября было выбрано Сливницами весьма удачно для того, чтобы мой отец должен попытался внести некоторое разнообразие в скучную жизнь Готтлиба Вата.

К тому же это был пятый — и последний день, когда измученные вдовы Крагуеваца заканчивали копать могилы своими мозолистыми руками.

Это был еще и один из дней партизанской войны четников Михайловича и коммунистов-партизан, поддерживавших тогда четников в борьбе против фашистов. Во главе партизан-коммунистов стоял никому не известный сын хорватского кузнеца из деревни Кланиец. Вместе с австро-венгерской армией сын кузнеца попал на русский фронт, но перешел на сторону русских и сражался в рядах Красной армии во время гражданской войны; после чего он вернулся домой и стал лидером югославской коммунистической партии; затем, в 1928 году, он, как коммунист, был арестован и провел пять лет в тюрьме; потом, по слухам, возглавлял коммунистическую партию в период ее нелегального существования, хотя те, кто был связан с балканскими подпольными центрами в Вене, клялись, что об этом сыне кузнеца они раньше и не слышали.

Кое-кто из членов балканского подполья утверждал, будто бы сын кузнеца на самом деле был русским шпионом и что он находился в России до вторжения немцев. Какова бы ни была его настоящая история, сын кузнеца был человеком таинственным, лидером коммунистов-партизан, которые сражались вместе с четниками против немцев — когда те еще не сражались против четников. Он был коммунистом, у него была большая и красивая голова славянина; он сражался вместе с Михайловичем, пока не повернул против него; он и в самом деле был человеком таинственным.

К тому времени, как мой отец познакомился с Готтлибом Ватом, об Иосипе Броз Тито, сыне кузнеца, мало кто слышал.

Отец мой наверняка ничего не слышал о нем, но, как я уже сказал, Вратно мало интересовался политикой. Его больше интересовали другие вещи, куда более вечные: различное использование карбюратора «Амал», преимущество модели с наддувом сдвоенного верхнего цилиндра, умляуты и глагольные окончания. Если хотите знать, к 26 октября 1941 года мой отец выучил свою роль наизусть.

Вратно тихонько разговаривал сам с собой на немецком, он даже повторял придуманные за Вата ответы. Когда он небрежной походкой вошел в ворота гаража, на нем был мотоциклетный шлем цвета индиго с забралом красного цвета, сдвинутый немного назад, ремешок которого свободно болтался под подбородком. Из отверстия над ухом торчала скрещенная пара флажков, на которых печатными буквами было выведено: «КАРБЮРАТОР „АМАЛ“ ПРИХОДИТ ПЕРВЫМ — И ПОСЛЕДНИМ!»

— Герр командир Ват, — обратился он. — Да, да, я по-прежнему узнаю вас. Вы, разумеется, старше… мне было только одиннадцать, так что я очень изменился. Тот самый кудесник Ват! — ликовал Вратно. — Ах, если бы мой бедный дядюшка мог это видеть!

— Что? — спросил Ват, разбрасывая инструменты и детей. — Кто ты? — нахмурился Ват, крепко сжимая патрубок в жирных руках — самых грязных руках с коротко стриженными ногтями, какие только доводилось видеть моему отцу.

— Я Явотник, — сказал мой отец. — Вратно Явотник.

— Ты говоришь по-немецки? — спросил Ват. — И почему ты в крагах?

— Ват, — ответил Вратно, — я пришел, чтобы вступить в вашу команду.

— Мою команду?

— Я пришел учиться заново, Ват… теперь, когда я нашел настоящего мастера.

— У меня нет никакой команды, — сказал Ват. — И я не знаю никакого Явотника.

— Вы помните «Гран-при Италии 1930»? — спросил Вратно. — О, Ват, вы тогда действительно сорвали куш!

Готтлиб Ват расстегнул кобуру на бедре.

— Мой бедный покойный дядя взял меня с собой, Ват. Мне было всего одиннадцать. Дядя говорил, что вы лучше всех, — тараторил Вратно.

— В чем? — спросил Ват с открытой кобурой.

— В мотоциклах, конечно. Ват, как их чинить и объезжать, испытывать и обучать водителей! Просто гений, говорил дядя. Если бы не политика, то мой дядя вступил бы в вашу команду.

— Но у меня нет никакой команды, — повторил Ват.

— Послушайте, — не умолкал отец, — у меня есть серьезная проблема.

— Мне очень жаль, — произнес Готтлиб Ват с сочувствием.

— Я только что научился ездить, — продолжал Вратно, — когда мой дядя погиб — влетел на своем «Нортоне» в Саву в окрестностях Бледа. Это сломало меня, Ват. С тех пор я ни разу не сел на мотоцикл.

— Я не понимаю, чего ты хочешь, — сказал Ват.

— Вы можете научить меня, Ват. Я должен учиться всему заново — как водить. Я неплохо это делал, Ват, но я не могу справиться со страхом, после того как мой дядя утонул в Саве. Дядя говорил, что вы лучше всех.

— Откуда твой дядя меня знал? — спросил Ват.

— Весь мир знал вас, Ват! «Гран-при Италии 1930». Вот это был куш!

— Ты уже это говорил, — нахмурился Ват.

— Меня учил мой дядя, Ват. Он говорил, что я способный. Но я потерял над собой контроль, понимаете. Нужен мастер, чтобы я снова смог водить мотоцикл.

— Сейчас война, дурачок, — сказал Ват. — Кстати, ты кто?

— Хорват, полагаю… если это имеет значение, — ответил Вратно. — Но мотоциклы — вещь интернациональная.

— Но ведь идет война, — сказал Ват. — Я командир дивизиона разведчиков мотоциклетного соединения «Балканы-4».