Изамбар. История прямодушного гения - Иванна Жарова Страница 54

«Вы поступите со мной так, как сочтете нужным, если я ошибаюсь, – бесстрастно ответил он. – Вы ничего не потеряете, поверив мне на слово».

«Мы потеряем грешницу, которая может нам пригодиться», – заметили ему с некоторым сомнением, и то был добрый знак: толпа задумалась, а значит, из тупого и злобного многоголового чудовища начала вновь превращаться в людей.

«Я такой же грешник, – сказал Изамбар. – И вполне сгожусь на то, чтобы кидать в меня камни».

Он явно намекал на евангельскую притчу об Иисусе и блуднице, знакомую каждому, даже неграмотному ремесленнику: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень». Глаза людей засветились мыслью, пониманием. Изамбар намекал и на то, что на одну эту грешницу приходится сорок сороков грешников, в которых никто и не подумает кидаться камнями, и он, всего лишь один из них, только возвращает долг, никем не замеченный и неоплаченный долг грешников грешнице.

«Я никуда не убегу, – прибавил Изамбар примирительно. – Если не верите, приставьте ко мне кого-нибудь. Или посадите меня в тюрьму. Позвольте мне лишь проводить ее до ворот».

Понимание дополнилось изумлением, почти восхищением. Люди внимательно рассматривали изящную темную фигурку, прижавшуюся спиной к двери, будто только теперь увидели. Мускулистые руки опускались одна за другой, кулаки разжимались. Стало тихо.

«Будь по-твоему, Орфей, – сказали ему наконец. – Пусть блудница уходит с миром. Мы не тронем ее. Но если ты солгал нам, то ответишь головой, как обещал».

Так он выиграл свою битву, этот новоиспеченный грешник.

Рука об руку со своей дорогой грешницей он вышел к толпе, всего несколько мгновений назад желавшей разорвать ее на куски, и толпа расступилась перед ними, позволила войти в конюшню и спокойно наблюдала, как он ведет в поводу гнедую кобылу с медноволосой всадницей. Немногие пошли за ними следом – Изамбару поверили на слово. Надо признать, в Гальмене его любили все. И пожалуй, лишь только он и мог совершить это немыслимое дело, остановив неминуемый погром и кровопролитие.

Я, само собой, не удержался от проводов. И видел, как вскоре на одной из ближайших улиц навстречу им попался учитель. Разбуженный ранним шумом, он смертельно перепугался за любимого ученика, но, увидев его, и не подумал браниться. Он удивил меня как никогда, не словом, а делом выразив полное согласие с Изамбаром во всей этой истории.

Учитель сказал, что знает – Изамбар собирался просить у него денег, на которые, несомненно, имеет право, и зря он тянул так долго. Старик взял деньги с собой и не хотел отпускать Витторию из города без дорогого подарка, чтобы по пути через страну, где за ее ремесло ничего не стоило поплатиться жизнью, ей не пришлось бедствовать. Они тут же свернули на соседнюю улицу к местному ювелиру и, как я потом выяснил, купили у него роскошные серьги из редчайшего, невиданного в наших краях перламутрового камня, достойного королевской короны. Выйдя из лавки, Витториа со слезами благодарила Волшебника Лютни и за его щедрость, и за его божественного ученика.

Учитель проводил их до начала последней улицы, а Изамбар простился со своей возлюбленной у Западных ворот города. Витториа сделала своему юному обожателю ответный, не менее щедрый дар – она оставила ему в память о себе ту греческую книгу, свою любимую, как она призналась Изамбару. Он, как никто другой, мог оценить этот дар и не нашел в себе сил от него отказаться.

Но она увезла с собой больше. К ее богатству, по приезде в Гальмен состоявшему, кроме той книги, из лютни, нескольких платьев и гнедой кобылы, прибавилась лира с серебряными струнами, завоеванная на поэтическом турнире, таинственные самоцветы, надев которые она могла выдать себя за знатную госпожу, и в придачу – сердце нашего Орфея. Сердце, сохранившее ей верность навсегда. Эта куртизанка осталась его единственной женщиной. Быть может, любя ее, он любил в ней всех женщин на свете. Любил и любит до сих пор…

* * *

Вернувшись домой, Изамбар поднялся к себе в мансарду и не показывался оттуда целый день. Учитель не выразил недовольства тем, что его любимец проигнорировал богослужение, но с каждым часом приходил все в большее смятение и дошел до того, что спросил, не известны ли мне случайно подробности утренних событий.

«Разве Изамбар не сказал тебе, что поручился своей головой за здоровье города?» – спросил я, недоумевая, о чем еще можно было беседовать, провожая Витторию. Видя, что моя фраза представляется учителю совершенной бессмыслицей, я подробно описал ему сцену у двери гостиницы. И тут же пожалел об этом: старик побледнел так сильно, что я испугался, как бы он не умер. Но стоило мне умолкнуть, он резко повернул ко мне голову.

«Ну? – спросил учитель нетерпеливо. – И что же девочка с Колесной улицы?»

«Изамбар оказался прав, – подхватил я с облегчением. – Обычные синяки – мамаша не разглядела сослепу, подняли шум! Глупые мужланы! Вот только бы не было у нас и впредь этой заразы! В округе про нее уже ходят слухи…» Я осекся.

«Господи! – воскликнул учитель, словно меня не было вовсе, а прямо перед собой он отчетливо видел Бога. – Господи! Спаси моего дорогого мальчика! И всех этих дураков, вместе взятых! Спаси его не для меня – для них! Пусть они видят, что Ты благ, Господи! Они должны убедиться! А он – Твой, Ты возьмешь его, когда захочешь, и я не стану роптать, даю Тебе слово. Но только не сейчас! Не так и не сейчас, Господи, молю Тебя!»

Он не молился бы так горячо даже за родного сына. И ни на миг не усомнился в правоте своего ученика, не осудил его безумный поступок. Напротив: теперь, после этого поступка, Изамбар стал ему еще роднее, еще дороже, он любил его еще больше.

Успокоившись немного, учитель отправил меня наверх проведать, что делает там его бесценный мальчик.

Изамбар не ответил на мой стук, а, отворив незапертую дверь, я нашел его лежащим на постели со сложенными на груди руками и неподвижным взором широко раскрытых немигающих глаз. Его чудные мягкие темно-каштановые волосы были коротко и отвратительно неровно подстрижены. Я не выдержал этого зрелища и заметил, что ему следовало позвать кого-нибудь в помощь, но с таким же успехом я мог бы делать замечания стенам и потолку комнаты. Посмотрев на него пристально и уверившись, что он жив, я вернулся к учителю.

Как ни странно, неумело подстриженные волосы Изамбара взволновали меня настолько, что я совсем забыл о грозящей ему опасности смерти, быть может долгой и мучительной и уж наверняка неэстетичной. Я и не подозревал, как много значила для меня его внешность! Его волосы до плеч, его быстрые движения головой, когда он поправлял их, его сухие легкие жесты, летящая походка, пленительно небрежная манера носить одежду – все это было для меня неразрывно связано, сливалось в образ, которым я не мог не любоваться. Изуродовав, разрушив этот образ, Изамбар сделал мне, наверное, так же больно, как делали ему мы своей музыкальной фальшью.

Мне стоило усилий взять себя в руки и спокойно отвечать на вопросы учителя. Мастер не велел тревожить больше своего любимца. «Я знаю, он начал пост, – уверенно сказал учитель. – И я к нему присоединяюсь. Мы будем поститься с ним вместе и молить Бога за наш город».