Джуди. Четвероногий герой - Дэмиен Льюис Страница 54

В свободное время Джордж Даффи обучался у пленных нидерландскому языку. В результате его часто принимали за нидерландца. В пятом лагере он возглавил бригаду, сформированную в основном австралийцами, которые должны были загружать гравий в вагонетки с открытым верхом. Когда вагонетки наполнялись, локомотив оттягивал их к месту строительства.

Даффи отвел специальное место под деревом для тех, кто был уже не в состоянии работать. Однажды к середине утра там лежало уже шесть скелетоподобных фигур, что заставило японцев подойти к ним. Бригадир поспешил объяснить, что эти мужчины больны и слишком слабы, чтобы работать. Это вызвало у конвоиров раздражение. Они спросили, австралиец ли он, но тот сделал вид, что ничего не понимает.

— Англиска? — спросил конвоир. — Ты англичанин?

Даффи вновь пожал плечами в знак непонимания.

— Бланда? — Что значило: «Голландец?».

Когда Даффи вновь попытался прикинуться, что не понимает, страж снял с плеча винтовку. Американец понял, что может получить прикладом. Даффи подался вперед и ткнул конвоира пальцем в грудь, а потом показал на себя.

— Америка! Америка! — сказал он. — Я американец.

Конвоир выпучил глаза. У него и в мыслях не было, что ужасные американцы могут находиться совсем близко от него. Конвоир отмахнулся и приказал Даффи вернуться к работе, но слово «американец» засело в его голове, в результате чего он впал в ярость. Когда дело шло к обеденному перерыву, конвоир появился вновь. Теперь он прибегнул к такой провокации: взял винтовку за дуло, имитируя ею бейсбольную биту, затем размахнулся и ударил американца по торсу чуть ниже ребер. Удар показался Даффи достаточно сильным. Зная, что его могут забить до потери сознания, Даффи поднялся на ноги. Его ударили еще дважды, пока конвоир не решил, что с него достаточно.

После обеда некоторые товарищи убеждали Даффи не возвращаться в рабочую бригаду, потому что конвоир может продолжить издевательства. Даффи их не послушал, но к работе, как ни странно, не вернулся японский конвоир. Это лишний раз убедило американца в поражении японцев.

Настроения неповиновения прокатились среди британцев, австралийцев и особенно горстки американцев из пятого лагеря. Когда сезон дождей был в самом разгаре и даже в джунглях образовывались потопы, пленные слушали секретное радио и воодушевлялись победами Америки.

Третий лагерь был полностью залит водой, и его жителей надо было переселять. Обитателей пятого послали на возведение насыпи, несмотря на серьезный потоп. Вдалеке на берегу неожиданно появились два быка, по всей видимости, вынесенных водой. Ближайший конвоир, кореец, схватил винтовку и выстрелил. Он промахнулся. Американский военнопленный, стоявший за ним, был не в состоянии смотреть, как потенциальная добыча уходит, поэтому неожиданно для корейца выхватил у того оружие, опустился на колено и двумя выстрелами уложил обоих животных.

Затем американец вернул ружье опешившему надзирателю и приступил к операции по добыче мяса. Он обвязал себя веревкой и начал переходить стремительную реку вброд. Корейцы, конечно, слышали о боевом мастерстве американцев и, возможно, даже сомневались в том, что выбрали правильную сторону, но сейчас им оставалось только наблюдать за тем, как американец делает свою работу. Обе туши были погружены в вагон. Этим вечером произошло беспрецедентное событие — мясо поделили между конвоирами и пленными пятого лагеря.

Но такие случаи единения были редки, а затем и вовсе сошли на нет по мере того, как позиции японцев на войне ухудшались. И именно поэтому те, словно виня пленных в своем поражении, стали относиться к ним еще более беспощадно, изнуряя работой и урезая пайки, что доводило многих до смерти.

Приближалось Рождество 1944 года. Для спасенных при крушении судна «Van Waerwijck» началось самое суровое время за годы плена.

Полгода прошло с тех пор, как они впервые увидели Паканбару — начальный пункт железной дороги, постройка которой сопровождалась таким количеством бессмысленных жертв. Завершился ремонт моста, разрушенного в сезон дождей, и было уложено огромное количество шпал и рельсов. Казалось, бригады были вынуждены удвоить усилия, чтобы поскорее закончить.

Из-за такой спешки даже празднование Рождества оказалось под вопросом. Однако, предчувствуя мятеж среди военнопленных, 25 декабря 1944 года японское командование объявило выходной. В каждом лагере было две кухни — одна для охраны, другая для пленных. Штат последней комплектовался теми, кто был занят на «легких работах» по болезни. В канун Рождества 1944 года поползли слухи, что у поваров из пятого лагеря есть особое угощение к празднику.

Не в первый раз все мысли здесь были только о еде.

Люди неделями делали запасы, чтобы утром к Рождеству завтрак получился незабываемым: по пять шариков онгола на человека и величайшая радость — кофе. Онгол готовят из молотой тапиоки, обжаренной порциями с корицей и сахаром. В общем, получается нечто вроде пончика. Ланч тоже был «роскошен»: икан дагин (мелкая сушеная соленая рыба), нази горенг (обжаренный со специями рис) и много кофе.

Но самую главную неожиданность подарил ужин: повара где-то раздобыли коричневую фасоль. Самбал катьянг — фасоль, тушенная с острым перцем, и трасси с резким запахом, но прекрасным вкусом — шарики размером с мяч для гольфа, скатанные из вермишели с рыбой. И, конечно, снова много кофе. Праздник проходил неожиданно хорошо, но нервные японские конвоиры все равно умудрились испортить всем настроение: они запретили песнопение. Никаких веселых песен.

Джуди тоже приуныла, ведь ей так хотелось повторить свои «серенады», как в «Клубе сильных духом» в Ханкоу, и душевно повыть, как во время показа рождественской пантомимы в Глогоре. Что касается отца Питера Хартли, то раньше он настаивал на проведении праздничной службы, но сейчас был так болен и слаб, что его отправили в госпиталь, и это было по-настоящему скорбное известие.

В пятом лагере здоровые присоединились к тем, кто не мог встать. Все они набились в хижину для совместного празднования. Музыкальных инструментов не было, и пленные решили все же обойти запрет на пение. Несчастные узники, сбившись в кучки на грубо сколоченных нарах, тихонько напевали что-то, пока их фонарь освещал мрачную стену из листьев. Когда люди запели «Тихая ночь, святая ночь», смерть с пустыми глазами, казалось, отошла от них прочь. Хижина заполнилась тихой, мягкой мелодией, которую все пленные знали так хорошо… Но петь в полный голос было нельзя.

Праздничный день позволил этим людям набить животы, но принес и слезы. Они были доведены до ужасного состояния — казалось, весь мир перевернулся вверх дном, если даже пение запрещалось.

Через четыре дня все обитатели пятого лагеря должны были вновь переместиться. Теперь в седьмой лагерь в Липаткаине, в пятидесяти километрах отсюда. Липаткаин — красивое, поэтичное название адского места. Буквально это слово означает «завернутый в саронг». Саронг — яркая национальная одежда, в ней ходят местные жители.