Точка Омега - Евгений Шкловский Страница 54

А когда наконец удалось у него выяснить, в чем же все-таки дело, оказалось, что Инна вроде бы боялась незапертых дверей, что-то наподобие агарофобии. «Вроде бы» – поскольку Сергиенко рассказывал об этом как-то невнятно. Он и вообще так разговаривал, хотя, случалось, довольно горячо.

– Мудрят они что-то, – подытожил Шнуров, – я ничего про такое не слыхал. Понятно, страхи бывают разные, но все равно странно. Кивают друг на друга. Конечно, Инне все можно простить, и не только это. Для такой женщины чего только не сделаешь, вот Кремнев этим и пользуется. А между тем совершенно не хочется тыркаться в замке.

Несколько слов о Сергиенко. Бачки на висках, рыжеватая курчавая бородка, большие очки в толстой оправе. Если честно, странноватый человек, хотя с другой стороны, ничего особенного. Ну замкнутый, ну не слишком общительный, ну как бы немного полусонный, что, впрочем, могло объясняться обычной его задумчивостью. А так нормальный человек, заботливый сын, неплохой, судя по отзывам, специалист.

Историк по образованию, он преподавал в московском престижном вузе, совмещал в каком-то исследовательском академическом центре. На него как на историка и в какой-то мере политолога был спрос в массмедиа, так что голос его, случалось, звучал по радио или даже с экрана телевизора, на всяких дискуссиях и круглых столах.

Главная его идея, если в двух словах, заключалась в том, что история – не совсем то, чем ее обычно принято считать, не просто некий ход событий, не только взаимодействие разных социальных сил, это все на поверхности, а что действительно все определяет, так это подспудное движение человеческих страстей, причем не всех людей подряд, а только избранных натур, специально предназначенных природой для возгонки процесса.

Натуры же эти, в отличие от прочих, наделены особой чувствительностью к тайным вызовам бытия, на которые они и отвечают по мере отпущенных им сил и способностей (а отпущено им больше чем кому бы то ни было). И ведут они себя по жизни так, словно законы не для них писаны, потому как движет ими нечто более сущностное. Тут Сергиенко обычно многозначительно замолкал, и взгляд его устремлялся вдаль, как если бы он видел совсем другие горизонты и другие звезды.

Надо признать, что на слушателей очень даже действовало. Небольшого росточка, грибок-боровичок, он вроде и сам вырастал, сам становился каким-то другим, обретая тяжеловесность и внушительность.

Попахивало ницшеанством, еще чем-то, но к нашему сюжету это уже не относится.

Еще он с пренебрежением говорил о бизнесменах и коммерсантах, обзывал их капиталистами, буржуями, барыгами, делягами и прочими уничижительными словами. Современную эпоху костил он недомерочной, лишенной подлинного исторического или, если воспользоваться его любимым словом, метафизического масштаба. Тут его застенчивость как рукой снимало, он воспламенялся, речь его становилась цветистой, со всякими красивыми метафорами, хотя и не вполне вразумительной: вроде по отдельности все слова понятны, а вкупе не очень.

Убежденного рационалиста и прагматика Кремнева, например, это выводило из себя – то ли потому, что он сам был коммерсантом, то ли еще почему… Пару раз они с Сергиенко на этот предмет схлестывались, причем Кремнев в споре был не слишком вежлив, заявляя, что пора бы уже отказаться от таких банальностей и благоглупостей, а делать реальное дело, поднимать страну из руин и писать новую историю не на бумаге.

Дискутировать с соседом, поднаторевшем в публичных дебатах, было не просто, но Кремнев вовсе и не собирался этого делать. Он морщился, кривил губы, словно проглотил что-то невкусное, и быстро проходил мимо. Сергиенко чувствовал его отношение и тоже Кремнева сторонился. При встрече раскланяются, перемолвятся парой ничего не значащих словечек и разбегутся, соседи и соседи. Пусть и не очень дружелюбно, но вполне мирно. Мало ли, как кто там о чем или о ком думает…

Между тем Инна после разговора с Сергиенко стала появляться перед домом вместе с его матерью, заботливо поддерживала невысокую полную спутницу под руку, не спеша прохаживалась с ней, беседовала негромко. Сергиенко в это время обычно отсутствовал, так что Инна, можно сказать, заменяла его, причем не только во время прогулок.

Заходила она к ним и в другое время – именно для того, чтобы проведать Эвелину Федоровну (имя матери), развлечь разговорами или помочь по хозяйству. Такое вот великодушие. Никого это, впрочем, особенно не удивляло – в конце концов, молодой женщине могло быть просто скучно, ей и самой наверняка не хватало общения.

Про мать Сергиенко было известно, что она – бывшая актриса, Инне вполне могло быть с ней интересно (какая женщина не мечтает в юности стать актрисой?). Тем более что у матери Сергиенко за спиной большая жизнь, а театр – вообще особая история. У любой актрисы найдется что порассказать. Да и театр, в котором она играла, был достаточно популярным, многие именитые актеры были с ним связаны.

Сумрачный Кремнев вроде бы относился к этому неожиданному сближению достаточно лояльно. Правда, на Сергиенко при встречах он в последнее время поглядывал немного исподлобья, хотя тот-то был при чем? Ну подружились две женщины, нашли, несмотря на солидную разницу в возрасте, общий язык – что такого? Кому от этого худо?

Между тем ситуация с ключом и замком так и оставалась неразрешенной. Шнуров, вконец озлобившись из-за необходимости ломать глаза, пытаясь воткнуть ключ в замочную скважину (а домой он частенько возвращался уже в сумерках или полной темноте), стал принципиально оставлять ее раскрытой.

«Бред, бред…» – громко сердился он, нетерпеливо топчась возле запертой двери, и его густой бас наверняка был слышен на всех этажах и во всех квартирах, даже не только в их подъезде. тут уж не просто недовольство и раздражение, а нечто иное, грозившее вылиться во что-то более радикальное. Дверь Шнуров в знак протеста не только перестал запирать, но даже и не затворял вообще, с вызывающим грохотом отшвыривая ногой, если надо было выйти.

Собственно, и всё. В остальном как обычно: Инна по-прежнему много общалась с матерью Сергиенко, которая была от нее в восхищении и по секрету делилась кое с кем из соседок, что не понимает, как такая обворожительная женщина может выносить столь скучное бесцветное существование… да и муж ее… в общем, понятно. Она бы на ее месте давно сбежала – никто бы не остановил. Слышать это от женщины в преклонном возрасте, пусть даже и актрисы, было странновато, и соседки, делясь с мужьями своим недоумением, пожимали плечами, покачивали головой и вопросительно поглядывали на мужей, ожидая их реакции.

А в тот знаменательный день Кремнев, внимательно осмотрев свой «BMW», уехал на работу, Инна как обычно оставалась дома, погода была пасмурная, и в окошке ее с утра неярко горел свет – то ли она по обыкновению читала, то ли еще что… Днем она дважды прогуливалась под ручку с Эвелиной Федоровной, а вечером… вечером вернувшийся Кремнев обнаружил, что подъезд не заперт, в замке изнутри торчит не вынутый злополучный ключ, но самое главное – нет ни Инны, ни, чудеса, Сергиенко с его престарелой матерью…

Оба просто красавцы: широкая мощная грудь, косая сажень в плечах, смуглые, несмотря на раннюю весну… И улыбались приветливо, по-доброму, отчего у пациентов сразу улучшалось настроение. Рукопожатия, а они их щедро раздаривали направо и налево, несли на себе печать этого великолепия, сочетая силу и вместе с тем аристократическую сдержанность. Непонятно, как братьям это удавалось, такая гармония и соразмерность во всем, словно родились в какой-то другой стране – в Греции, например. В Древней Греции.