Не исчезай - Женя Крейн Страница 54

– Знаете ли, Люба, что вскоре у вас появится возможность вновь общаться с вашими друзьями в России?

– Я им звоню… Иногда. Редко, но звоню. Письма пишу. Правда, все реже и реже…

– О, нет! То будет совсем другое общение! – воскликнул Энди.

Он был так воодушевлен, что Люба поняла – надо поддержать разговор.

– Как можно по-другому общаться через океан?

– О, это будет новая эра! – Энди мечтательно, слегка меланхолично улыбнулся – Люба подумала, что никогда не видела у него радостной улыбки, – и стал рассказывать о той интимной связи, в которую, обмениваясь информацией, могут вступать между собой компьютеры.

– Представьте, Люба, очень скоро вы сможете найти друзей и родственников в этой Мировой сети! Обрести утраченные связи. Переписываться с ними. Представляете?

Он был такой энтузиаст, этот Энди, и чем-то ей нравился. Милый идеалист, мечтатель.

– Ну, что вы, Энди, я никогда не смогу участвовать в этом… мероприятии, – ответила она, что явно его разочаровало. – Я боюсь машин, компьютеров, я никогда не смогу пользоваться ими. Даже если меня насильно посадят перед экраном, я все равно не смогу ничего с собой поделать.

– Да у вас выхода не будет! Все, слышите, все! Смогут! И будут ими пользоваться…

– Вы ошибаетесь, Энди, – сказала Люба, отхлебнув из пузатой кружки бергамотового чая. – Я-то как раз не смогу. Я то самое существо, что выползло из океана для того, чтобы жить на суше, но задыхается без воды. Я буду напоминать бронтозавра… или как его там звали? Беспомощное чудище в новых условиях. Если бы я могла переводить поэзию или если бы вам были знакомы русские стихи, я бы процитировала одного поэта, которого давно уже нет на свете, но он именно об этом писал, и почти такими же словами.

Возвращаясь домой, она твердила себе потихоньку:

Люба забыла когда-то давно любимое ею стихотворение, написанное загубленным поэтом. Поэзия ушла из жизни, сменившись необходимостью выживать в новых условиях. Но в памяти всплывали полузабытые строки. Она так именно себя и ощущала – той самой тварью, неповоротливым чудовищем, что выползло на сушу, на незнакомую, не обжитую ею почву. А ведь Энди с ней разоткровенничался не случайно. Может, он одинок? Или она, Люба, совсем не такое пропащее существо, как ей кажется? Отчего же она так себе не нравится…

И вновь твердила:

Когда году в девяносто пятом, а может, в девяносто шестом она обнаружила, что появилось новое окно, некий выход в мир – Интернет, – даже и не вспомнила об этом Энди. Вернее, воспоминанием о нем, об этом провидческом разговоре Люба поделилась с мужем, но уже позже, освоив Всемирную паутину, а еще до этого овладев компьютером. Как еще раньше овладела вождением машины… Именно овладела. Бросилась вперед, вгрызлась, въелась в новое знание, сделала его своим.

Постараться забросить нити-связи, собственные сети в эту огромную, но пока еще неуклюжую Мировую сеть – эта идея показалась ей поначалу чудовищной. Выбраться из молчания? Но возможность воссоединения с миром соблазняла. Люба забросила невод. Сначала робко, затем смелее.

Сеть менялась, росла, взрастали посаженные Любой ростки прозы, слова, фразы, отданные то ли Одному Большому и Общему Космосу, то ли неизведанному и опасному Миру Людей. Чужой реальности.

В реальной жизни Любы, писательницы L, не было отдушины. Окно в мир, казалось, давало возможность дышать. Можно было отправить-отпустить в этот мир свою ласточку, своих почтовых голубей – в поисках спасения. Она окунулась в виртуальную реальность, ступила через символический порог в прорубленное, вставленное в обманчиво плотную ткань ежедневности отверстие – воронку, выход (или вход) в пространство. Утром, наскоро проглотив нехитрый завтрак, выпив две чашки кофе (от одной она не просыпалась), Люба втискивала себя в надвигающийся день. Каждое утро она опаздывала. Каждым вечером, перед отходом ко сну, обещала себе, что вот завтра, теперь, на этот раз не опоздает. Но… опаздывала. На пять – десять минут. Запыхавшись влетала на второй этаж, бежала к своему столу, включала компьютер, поднимала телефонную трубку, перелистывала бумаги, лихорадочно копошилась, чтобы все видели, что она здесь, работает. Затем, нервничая и постоянно посматривая, не видит ли кто, открывала свое окно в мир. Любому – а Люба была тонкой, нервной, чувствительной особой – нужна награда, возможность очертить магический круг. Мое время, мое пространство. Необходимость высказаться. Добыть, отвоевать у мира, ежедневности привычку, надежду, хоть чуточку пространства. Пусть не дом, не комнату, так хотя бы угол.

У самых истоков русскоязычного Интернета писательница L стала искать в Мировой сети ответы на свои вопросы. Забрасывала их в Паутину, как камни в стоячую воду; Паутина расходилась кругами, возвращаясь к ней с ответами, которые были так же далеки от ее вопросов, как реальная жизнь далека от литературной. «Творчество, – набирала Люба, – писатели» – и в ответ летели статьи и фразы, не имеющие ничего общего с тем, чего жаждала ее душа. Общения, понимания, близости, приятия искала она, но мир не желал понимать, не принимал ее, и она тоже не хотела принимать этот бездушный, безжалостный мир.

Наткнувшись в Сети на женскую прозу, она была потрясена тем, какое множество дам и девушек страдает тем же недугом, сколько пишущих существ женского пола заполонило Интернет. А ей, Любе, казалось, что она уникальна. Казалось, она – писатель. Именно «писатель», а не какая-то там «писательница». Осторожно, вглядываясь в экран близорукими глазами, робко вступая в неведомый новый мир, Люба стала писать – создавать блог.

ЛЮБИН ЖУРНАЛ

Первое августа. Приходишь на службу, тупо смотришь в компьютер, приходишь домой и встаешь к плите. А вот если бы… Встать утром, пойти к озеру, вдыхать влажный воздух. Тихо, пока все на службе и в школе, выпивать первую чашку кофе. Смотреть в окно, писать. Или идти на службу, а там… писать…

Никто ее не знал. Чувство публичной анонимности окрыляло. Казалось, она заголилась в парке, на улице – прилюдно, – а ее никто и не заметил.

Я пытаюсь. Мне страшно.

Так писала Люба, робко приоткрывая дверь в новую реальность. Ей показалось на мгновение… это мгновение длилось, может, полгода, может, меньше; нет, она даже поверила, что сможет стать собой, обрести себя.

Тревоги, волнения, самокопание.

Она могла написать: одиночество, растерянность, пустые надежды. Но слова были неточными; чувства, мысли были не ясны ей самой. Чего ждала, во что поверила? На что надеялась?