Большая барахолка - Ромен Гари Страница 55

— Поймите, Мадлен, в жизни нельзя упускать благоприятные случаи.

Свернув с аллеи, я пошел по траве в ту сторону, откуда раздавался голос, и скоро услышал звон чашек и звяканье ложек. Я раздвинул кусты: в нескольких метрах передо мной сидели за садовым столиком мужчина и женщина. Перед ними стоял блестевший на солнце серебряный поднос. Женщина, лет пятидесяти, несмотря на ранний час, была тщательно накрашена. Меховое манто наброшено поверх синего пеньюара, на ногах домашние туфли. Она намазывала маслом ломтик хлеба. Мужчина стоял ко мне спиной. Он был в брюках гольф, каскетке и горчичного цвета спортивной куртке с небольшим разрезом. В поднятой руке он держал кофейную чашку. Рядом стояло прислоненное к столу охотничье ружье.

— И все-таки, Андре, лучше бы вам не ввязываться. Ситуация довольно неприятная.

— Но это уникальный шанс! Грех не воспользоваться. Вы же знаете, в каком я затруднительном положении. А тут, если повезет, я в воскресенье пройду на ура. Только представьте себе, что напишут в газетах: мэр Фуйяка вступил в схватку с беглым предателем и задержал его.

Дама поставила чашку на поднос и поднесла руку к груди:

— Что за выражения, боже правый! И потом, этому несчастному, говорят, шестьдесят семь лет.

— Плевать мне, сколько ему лет, я тоже не мальчик. Налейте мне еще кофе.

— Съешьте хоть бутерброд! Или вы собираетесь носиться по всей округе на пустой желудок?

— Я на взводе, не хочется есть. Подумать только! За пять дней до выборов, и как раз тогда, когда мои враги откопали эту смешную историю с поставками — погоди, мерзавец Вотрен, ты у меня еще попляшешь! — мне вдруг предоставляется возможность показать всем этим людям, за кого я стою и с кем борюсь и боролся всегда…

Он поставил чашку на стол. Разрез на спине трепетал от возбуждения.

— Если я после этого не выиграю, пусть меня повесят! И уж тогда гаденышу Вотрену… ладно, не будем забегать вперед. Мне пора. У нас есть туфли этого, который в бегах. Я позвонил в полицейское управление, чтобы прислали собак-ищеек. У них, кажется, есть две специально обученные для таких вещей, немецкие трофейные. Вот и посмотрим, на что они годятся. В мэрию еще надо заскочить. Я созвал всех, от РПФ [17]до коммунистов. Заткну им рты этаким мощным призывом к единству, они у меня попомнят, говню…

— Андре!

— Простите, дорогая, я немножко не в себе. Но дело ведь не только в выборах — задета моя честь!

Он поцеловал жену в лоб и скрылся за домом, а через несколько секунд мимо меня проехала по усыпанной гравием дорожке черная машина. Той же аллеей я вернулся к воротам. Меня не оставляло ощущение, что все это мне приснилось, я был ошарашен, сбит с толку и все думал: то, что я услышал, было сказано людьми, существами, у которых есть сердце, лицо, руки, как же после этого защищать одного из них? Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы бросить все это, пойти в полицию и выдать старикана. Не стоят они того, чтобы их защищали. Единственное, что поддержало мой ослабший дух, — это раскинувшийся вокруг такой человечный, улыбчивый, светлый французский пейзаж, земля, неумолчным хором цикад поющая песнь надежды — надежды, которую людям просто не под силу обмануть. И я сам волей-неволей заражался ею, она заставляла меня не сворачивать с пути: ну невозможно же, чтобы такая благодать не нашла воплощения хотя бы в одном исполненном жалости лице. Я обогнул усадьбу и вошел в сад, начинавшийся сразу же за последними рядами лоз. Какой-то человек в рубахе пил воду у колодца среди яблонь, с него градом катил пот.

— Как мне найти доктора? — спросил я.

— Идите прямо.

Во дворе дома кудахтали куры, дремал, положив передние лапы на здоровенную кость, черный пес, у самой стены росли липы. Через открытое кухонное окно было видно, как толстая служанка вытирает фартуком тарелки.

— Мне доктора Лейбовича…

Она подошла к окну:

— Вход с улицы, зайдите с другой стороны.

— А у вас не найдется карандаша и листочка бумаги?

Она глянула на меня с опаской:

— Это еще зачем?

— Мне срочно нужно кое о чем сообщить ему.

Я приложил бумажку к стене, нацарапал несколько слов, отдал служанке и стал ждать… «Доктор, на нас облава…» Сад, черный пес, спящий в обнимку с косточкой, — весь этот неправдоподобный покой… Я еле стоял на ногах, и от усталости все вокруг виделось мне ослепительным до боли. Едва колеблющиеся под ветерком вершины лип медленно проходились по небу зелеными кистями. Наконец служанка открыла дверь и впустила меня.

— Вытирайте ноги. Только что пол помыла.

Пол в доме был покрыт коричневым линолеумом. Я очутился в столовой. Шкаф с хрусталем, отполированный до блеска стол и ваза с гипсовыми фруктами посередине, серебряные блюда на комоде.

— Пройдете через приемную и прямо в кабинет. Доктор ждет вас.

В приемной сидело несколько человек: крестьянин с трубкой в руке, монахиня с раскрытым молитвенником, кажется, еще ребенок, а одно кресло пустовало. Доктор встретил меня стоя. Я закрыл за собой дверь. Вид у меня, наверное, был виноватый: не поднимая глаз, я разглядывал то ковер, то ботинки доктора, но это потому, что боялся прочесть в его глазах отказ.

— То, о чем вы меня просите, противоестественно, — сказал он с почти неуловимым акцентом. — Противоестественно! Я сам был в лагере.

Я посмотрел на него: усталое, но энергичное лицо, седоватые волосы, бородка. Он покачивался с пятки на носок на широко расставленных ногах, засунув руки в карманы и дергая локтями.

— Где он все-таки?

— В саду, у переезда.

— Он ранен? Я ведь только дантист. В соседней деревне есть врач. Хоть и плохой.

— У него под зубом абсцесс. И ему очень плохо.

— Мне тоже было очень плохо. Меня два года продержали в Германии.

Я промолчал.

— Ну ладно, ладно, пойду. Похоже, отказаться не имею права. Вот чертова профессия! — Он досадливо подергал локтями. — Человек есть человек.

— Я знал, что вы поймете, — прошептал я.

— Что пойму? — огрызнулся он. — Что? Что я должен понять?

Он бешено захлопал локтями, пожал плечами, поднялся на носки.

— Нечего тут понимать. Я был в лагере, в аду… Сейчас возьму инструменты. Но имейте в виду: я не прощаю!

Он быстро собрал и взял в руки пузатый саквояж.

— Я делаю свое дело, вот и все. А теперь надо предупредить пациентов.

Он открыл дверь в приемную и сказал:

— Мне надо отлучиться. Можете подождать или прийти в другой раз, мне все равно. У меня срочный вызов.