Черное солнце - Юрий Луговской Страница 55

— Я пойду? — спросила Гульсум.

Дима молча кивнул, продолжая смотреть ей в глаза.

— Вы живете с родителями? — спросил он.

— Нет.

— Одна?

— Да.

— Почему?

— Снимаю квартиру.

— Вы студентка?

— Да.

— Где учитесь?

— В МГУ.

— На каком факультете?

— Искусствоведение, на историческом.

Дима неожиданно широко улыбнулся.

— Вот здорово! — сказал он, положил подбородок на руки и опять стал во все глаза смотреть на девушку. Она, наконец, не выдержала и опустила глаза.

— Так я пойду? — спросила она. — Я больше не нужна?

Врач, как будто опомнившись, встал со стула и бодро сказал:

— Да, Гульсум, идите, завтра позвоните мне. Как вы доберетесь?

Гульсум пожала плечами.

— Да здесь не так уж и далеко.

— Знаете что, подождите. У нас скоро машина в город пойдет. — Дима посмотрел на часы. — Да вот как раз сейчас и пойдет. Вас подбросят. Пойдемте.

Они вышли из домика, и врач махнул рукой охраннику.

— Сереж, проводи девушку к Вовке. Он сейчас как раз едет. Пусть подбросит. Добро?

— Добро, Дмитрий Андреевич, — охранник, глядя на врача, просиял счастливой улыбкой.

Они все его здесь просто обожают, подумала Гульсум. Наверное, есть за что. Марьям в надежных руках. Она все сделала правильно.

Охранник проводил ее к выходу с территории госпиталя, где стояла машина «Жигули» старой модели, в ней сидел молодой водитель. Он молча открыл ей дверь и повернул ключ зажигания. После общения с врачом Гульсум думала, что все ей здесь будут улыбаться и заботливо обо всем расспрашивать. Но она ошиблась. Водитель за время дороги не проронил ни слова. Когда въехали в центр города, Гульсум поблагодарила его и попросила, чтобы он остановил. Она попрощалась, он не ответил и резко тронул машину с места.

Гульсум прошла мимо разрушенного бомбежкой дома, завернула за угол, поднялась на свой третий этаж, вошла в квартиру, набрала ванну. В этом доме даже горячая вода всегда есть, удивилась она и, расположившись в теплой ванне, уснула. Проснулась, когда вода стала остывать, вытерлась и долго сидела на кухне с чашкой чая, который так и не выпила до конца. Она смотрела в окно на город.

Гульсум во всех подробностях вспоминала этот длинный день, и вторая его половина, несмотря на беду Марьям, нравилась ей больше первой. От поездки в госпиталь у нее остались почему-то приятные впечатления. Почему? — спросила она себя. И тут же поняла: врач. Ей понравился молодой врач. Дмитрий Андреевич. Ей же он представился как Дмитрий. Она постаралась быстро отогнать от себя эти мысли — вряд ли она когда-нибудь увидит его еще раз. Надо думать о завтрашнем дне — завтра встреча с Борисом и, наверное, инструкция по поездке в Москву.

6

Павел шел по Тверскому бульвару и смотрел на большую афишу кинотеатра «Пушкинский». В былые, старые добрые застойные времена он любил этот кинотеатр больше других. На первом этаже располагался огромный буфет, и он с друзьями, прогуливая лекции, заваливался сюда за сорок минут до сеанса, чтобы спокойно попить пивка. Здесь, в «Пушкинском» (тогда он назывался «Россией»), пиво было всегда. Бутылочное жигулевское, иногда и московское, реже — московское оригинальное, в маленьких темных бутылочках. Пиво во времена застоя, кто помнит, в магазинах было не всегда, и, когда его привозили, надо было сразу брать помногу, если хотелось не просто промочить горло, а покайфовать. «Россия» была для этого самым лучшим местом. Пиво здесь было не такое дорогое, как в пивбаре, но чуть дороже, чем в магазине, и посидеть с кайфом тут было очень приятно. Правда, потом часто приходилось выходить во время сеанса, но об этом, наслаждаясь компанией и пивом перед началом фильма, никто не думал.

Теперь этого буфета не было — его территорию отхватило казино, буфет был только на втором этаже, там же, где и партер, бар тесный, дорогой, неинтересный. Да и вообще все стало по-другому. Пиво теперь можно было попить где угодно, и толкаться для этого в «Пушкинском» перед сеансом не имело никакого смысла.

Павел обратил внимание на афишу кинотеатра и сразу стал думать о своей работе, которую писал, потому что в «Пушкинском» шел фильм про одного из первых террористов, Бориса Савинкова — «Всадник по имени Смерть». Что ж, актуальная сегодня тема, подумал психолог. Но наверняка Савинков здесь романтизирован, и фильм вряд ли ему поможет.

Вот, пожалуйста, далеко ходить не надо, и у нас, в России, были идеологи камикадзе. В «Воспоминаниях террориста» Савинкова, которые Павел как раз изучал накануне, изложено их кредо. Как интересно, подумал он, я вчера читал Савинкова, а сегодня вижу афишу с фильмом про него. Идеи в воздухе витают? Или я просто услышал про этот фильм, забыл, а потом бессознательно набрел на эту тему? Павел открыл блокнот и посмотрел на свои записи:

Я верю в террор. Для меня вся революция в терроре. Нас мало сейчас. Вы увидите: будет много (да, ты был прав, Борис, вас стало много). Вот завтра, может быть, не будет меня. Я счастлив этим, я горд.

Савинков писал не про себя, а цитировал других террористов. Но разве суть от этого меняется, думал Павел. И дальше:

Для него террор тоже прежде всего был личной жертвой, подвигом… Он со страстной верой относился к террору и за счастье считал быть повешенным во имя революции.

Писал он и о женщинах:

Она участвовала в терроре… с радостным сознанием большой и светлой жертвы… террор для нее окрашивался прежде всего той жертвой, которую приносит террорист… Вопросы программы ее не интересовали… Террор для нее олицетворял революцию.

В этот момент у него в кармане заверещал мобильный телефон. Димка!

— Паша, привет! Как у тебя дела? Как мама?

— У меня, Димка?! Это у тебя как?! Ты свободен? Тебя отпустили?

— А ты откуда знаешь, что меня…

— Да мы всё тут про тебя знаем. Так что, все в порядке?

— Да, я работаю. Продержали в КГБ, то есть в ФСБ.

— А до этого у боевиков сидел?

— Да откуда ты все знаешь?

— Наивный ты, Димка, вся страна про тебя знает, по телевизору, по радио — во всех новостях только о тебе и речь. Ты герой нашего времени.

— Понятно. А из ФСБ меня выпустили как-то странно, намекнули, что у меня наверху покровитель. Какой покровитель? Что за бред? Неужели батины ветераны помогли? Не верится что-то.

Павел промолчал: Кудрявцев, понял он.

— Ну ладно, а то тут, похоже, все мои переговоры прослушиваются, не хочу больше говорить. У вас все в порядке?

— Да, конечно, — голос у Павла был веселый, счастливый.