Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 56

Грег встает. Кожа у него землистого оттенка. На рубашке, под обвисшими грудями, проступают пятна пота. Нескольким гостям приходится встать и раздвинуть стулья, чтобы пропустить его к выходу. В какой же неуловимый момент Грег смирился с поражением и принял себя таким, как есть: толстым, усталым и безнадежно унылым?

— Хорошо, что повидались, — говорит он и протягивает мне пухлую потную ладонь.

— Спасибо, что зашел, — отвечаю я. — Ценю и память и внимание.

— Ну, а как же иначе, старик?..

Грег выплывает из комнаты неспешной походкой циркового слона. Когда-то он был забавным пареньком с милым смышленым личиком и никакого отвращения не вызывал. Некоторым девчонкам он даже нравился. Интересно, вспоминает ли он наше увлечение Клинтом Иствудом и Сталлоне? А по ночам, когда мир вертится слишком быстро и не дает спать, перебирает ли он кнопки каналов, чтобы, наткнувшись на Рэмбо, замереть и не заснуть уже до утра?

11:22

Сегодня явно день встреч со старыми друзьями. Теперь пришли Вендины подружки. Она быстренько снимает и прячет кольца с бриллиантами и выпрямляет спину. Заставляет мальчишек выйти на смотрины. Они и вправду оба хорошенькие, но Райан не хочет выпендриваться. Зато Коул позволяет теткам вволю себя потискать, а сам тычет пальчиком им в уши и глаза. Райан же демонстративно ковыряет пальцем в носу и вытирает палец о шорты. Его увещевают нежным воркованием. Гостьи достают фотографии собственных детей и пускают по кругу — все охают и ахают. Какие милые, славные! Сплошное очарование! Никто из присутствующих не произвел на свет уродливого и даже обыкновенного ребенка.

Женщины болтают, а сами украдкой рассматривают друг друга, прикидывая объем бедер и талий, торчащих животов и оттопыренных задниц, сравнивают с изначальным типом фигуры и не забывают учитывать, сколько позади беременностей. Молча друг друга оценивают, молча выносят приговор. И перестраиваются, точно птички на жердочке. До чего тяжело быть женщиной… Венди подбирает живот и, скрестив ноги, вытягивает мыски, как балерина, стараясь скрыть полноватые щиколотки, продемонстрировать икры, а главное — отвлечь внимание от других частей тела. Ноги у нее материнские — гладкие, литые, неописуемой красоты.

Кто-то извлекает из сумки альбом с выпускными фотографиями, и тетки воют от восторга, точно гиены.

11:35

Снова является Питер Эпельбаум — утешать мать. И берется за дело вплотную, в буквальном смысле слова. Питер — не единственный гость, претендующий на ее внимание, но ему никто не помеха. Он — молоток, она — гвоздь, а вокруг — жалкие гайки и винтики. С нашей последней встречи он успел подстричься и, при ближайшем рассмотрении, выглядит по-военному браво. Он даже сбрил жутковатые темные волоски, которые обыкновенно кустятся у него на мочках ушей. Тяжелый запах его одеколона витает в гостиной как недобрая весть. Эпельбаум — точно автобус, который летит, пропуская все остановки. Он старик, и времени на ухаживания и церемонии у него нет. Он то и дело поглаживает мать за локоток, а потом берет ее ладонь обеими руками и начинает щупать и мять. Без устали. Так уж он, Эпельбаум, устроен. Мама пытается вовлечь в беседу других гостей, пытается вытащить руку из его лапищ, но тщетно. Эпельбаума с дороги не свернешь: он болтает и трет, болтает и трет, а его мохнатые брови шевелятся, точно гусеницы.

Из кухни, нахмурившись, выходит Линда и, пробравшись через плотные ряды гостей, шепчет что-то на ухо Эпельбауму. Он мрачнеет, лицо его медленно наливается краской. Он идет вслед за Линдой на кухню, а мать с некоторой опаской смотрит им вслед. Дверь на кухню, покачавшись, затворяется, но за ней явно говорят на повышенных тонах, даже в гостиной слышно, только слов не разобрать — на кухне работает кухонный комбайн. Через несколько минут появляется Эпельбаум. Он как-то ссутулился, съежился. Задержавшись в прихожей, только чтобы положить пару долларов на блюдо возле мемориальной свечи, он, шаркая, выходит за порог. Мне его жаль. Похоже, у нас с ним немало общего.

Снова появляется Линда, и они с матерью смотрят друг на друга — долго, многозначительно, поверх голов всех гостей. Если до этого у меня и оставались кое-какие сомнения, то сейчас они развеялись окончательно. Венди перехватывает мой взгляд, вопросительно вздергивает бровь, но обсуждать тут на самом деле нечего.

11:45

С Лонг-Айленда приехали с соболезнованиями мамина двоюродная сестра Сандра, ее муж Кэлвин и их дочки-близнецы, аппетитные подростки-бутончики, которые уже почти распустились. Девицы любуются собой, точно кошечки, — грациозно и отрешенно, и пока не умеют распорядиться собственной новообретенной сексуальностью — выжимают педаль до отказа, словно, едва научившись ходить, получили в свое распоряжение мощный автомобиль. Сидя на диване, они то и дело обольстительно потягиваются, демонстрируя длиннющие, от ушей, ноги и созревшие бедра и груди. Они, судя по всему, недавно приобщились к взрослым таинствам, а комнату оглядывают слегка растерянно: стоило ли тащиться в такую даль, чтобы лицезреть никому не нужных родственников?

Эта семья явно снедаема стремлением к совершенству: у Сандры идеальная, наверняка дорогущая прическа и педикюр, у Кэла — так его называют домашние — часы с бриллиантами и дорогой прикид с эмблемой гольф-клуба, у девиц — точеные загорелые ножки, белоснежные спортивные тапочки, безупречный цвет лица, летящие, точно от ветра, волосы… Не семья, а рождественская открытка. Так и вижу мягкие ворсистые ковры в их доме на Лонг-Айленде; вид из окон, конечно, на залив; выложенные камнем дорожки; прихожая, то есть, простите, вестибюль, в зеркалах и мраморе; лужайка перед домом выстрижена травинка к травинке; в цокольном этаже — плазменный телевизор на полстены и кожаная мебель; гостиная в стиле арт-деко, и входить туда можно только босиком; в гараже — «лексусы»-близнецы, купленные на самых выгодных условиях.

Кэл мне не нравится. Думаю, его приятели, если у него вообще есть приятели, тоже его не любят. У него волосатые руки, выпуклые бицепсы, купленный в магазине загар и взгляд хищника — так и высматривает: в какой бы разговор вклиниться, с кем бы повздорить. Зато мама обожает Сандру, которая совсем еще девочкой потеряла родную мать и выросла поэтому вместе с нашей матерью, в ее семье. Так что тут узы нешуточные.

— Синди плавает в команде клуба «Ол-Америкэн», — рассказывает маме Сандра. — А Дана у нас — капитан, в лакросс играет.

— Так мы пошлем им снаряжение! — восклицает мать. — Пол, ты слышал? Соберешь посылку?

— Конечно, мама.

— Поверить не могу, что Морта больше нет, — произносит Сандра и — о господи! — начинает плакать.

— Старикан был нефиговый, — говорит Кэл.

Я еле сдержался. Но вовремя сообразил, что это у него набор слов такой для оказания уважения. А то бы, ей-богу, запустил ему чем-нибудь в морду. А он бы в ответ дал мне под дых и избил до полусмерти.

— Он так тебя любил, — говорит мама и берет Сандру за руку, а я недоумеваю, почему я вижу этих людей всего в третий раз в жизни, если папа так любил Сандру.