Бонсай. Метаморфозы любви - Кирстен Торуп Страница 56

Нина останавливается у стола, созерцая изобилие яств: деликатесы из морского и птичьего мира — черная икра, осьминоги в собственном соку, жареные гребешки; фаршированные перепелиные грудки, яйца чаек и певчие птички в овощном соусе. Глаза уже насытились. Она не может проглотить ни кусочка, хотя не ела весь день. Такая гастрономическая оргия подавляет ее. Она лишь беспрерывно курит и пьет белое вино. Но стол с едой, по крайней мере, является некой точкой опоры этого жужжащего помещения. Подходя по одному или парами, гости накладывают кушанья маленькими аскетичными порциями, едва заметными на больших белых тарелках. Слышно, как они разговаривают о режиссере, «чувствующем актера», «нашем общем вдохновителе». Слова попадают в нее и превращаются в электрические частицы, которые проникают под кожу, подобно раскаленным крошечным насекомым, заставляют воздух трещать и шипеть, словно кипящее масло.

Она отходит от стола и прячется за одной из обшарпанных колонн, к которой прикреплен железный поднос, чтобы можно было ставить бокалы и тарелки. Увязавшаяся за ней молодая актриса начинает рассказывать о значении любимого режиссера в ее развитии. Нине не сбежать от этой трогательной экстатической канонизации, однако она не вполне понимает, о ком идет речь. Губы молодой женщины движутся как у судорожно глотающей воздух, выброшенной на берег рыбы. Беззвучные пузыри проскальзывают между маленькими острыми зубами и поднимаются в воздух, похожие на изящную фату Барби.

Как всегда, когда Нина находится в большом обществе в просторном помещении, ее не оставляет чувство растерянности. Она может разговаривать с человеком, не понимая ни единого произнесенного слова. Присутствует тут в виде органов чувств в состоянии боевой готовности, но не в сознании. Она готова рухнуть вместе с рассыпающимися стенами, разрушающимися колоннами и полом, колышущимся, как возмущенное море. Комната плавится, сливаясь с человекоподобными образами, и превращается в бесформенную амфибию из световых пятен, похожую на гигантскую черепаху с маленькими софитами в панцире. Когда эти световые пятна попадают в нее, она чувствует дрожание всего распадающегося помещения, в ней происходит взрыв, похожий на тихий дождь искр от бенгальских огней. После чего она снова сливается с окружающим.

Это текучее состояние ощущается как химический дисбаланс, как нерожденность, как утрата сознания и тела. Воздух распался на крошечные синие пузырьки, вращающиеся вокруг своей оси. Затем наступает момент затишья, пузыри превращаются в молочно-белый туман, слабо пахнущий клеем. К горлу подступает чудовищная тошнота. Диафрагма поднимается высокой волной и бьет в лицо. Она в плену узкой световой шахты, медленно сужающейся до гранитно-твердой тьмы.

Она — та, кто среди людей всегда становится козлом отпущения. Кого раздраженно просят говорить погромче, но еще до конца первой фразы перестают слушать. Кого обносят вином, кому никогда второй раз не предлагают жаркого. С кем никто не здоровается и не прощается. Кто подпирает стенку во время танцев. Кто читает в чужих глазах: я тебя ненавижу. Чье представление о себе отражается в неприятии другими уже одного ее присутствия.

В этом зеркале она предстает чудовищем с мохнатым телом и блестящими, будто стеклянными, глазами. Виляние ее хвоста вызывает отвращение. Неуклюжие пальцы — хохот и насмешливые выкрики. Тоска чудовища по доброте подобна стихии, которая заставляет огромные массы воды подниматься в реках и вызывает землетрясения, разоряющие миллионные города.

Чудовище одиноко бродит по пустынным ночным пригородам. Прячется в подвалах и подъездах, на детских площадках и балконах. При первых лучах света испуганно бежит в темные леса зализать раны, спрятать их, чтобы не вызвать еще большую жажду крови.

Она распростерлась на полу, на спине, видит над собой уродливые искаженные маски, постепенно преображающиеся в обеспокоенные лица. Ее окружили нарядные гости, они хотят знать, что случилось. Спрашивают наперебой: «Как вы себя чувствуете? Хотите воды? Вы не ударились?» Голоса звучат как песня. Она попала в совершенно новую, девственную страну, населенную людьми, не желающими ей зла.

Эти разноцветные существа в своей бесконечной доброте и заботе о ее самочувствии вызвали «скорую».

— Дома есть кому за вами присмотреть? — спросил один из врачей «скорой».

Она покачала головой.

— Тогда мы заберем вас в больницу, понаблюдаем.

Нина сопротивляется. Не хочет в больницу, отмахивается. Она боится больниц. Боится не выйти оттуда.

— Вам нельзя оставаться одной. Может быть, у вас что-то серьезное, — объясняет врач, помогая ей забраться на носилки. Затем измеряет пульс и говорит, что тот намного ниже нормы. Ей дают пару кусочков фруктозы и, накрыв ярко-красным одеялом, несут сквозь праздничный зал. Ее переполняет странное пузырящееся чувство счастья, не в силах удержаться, она машет чудесным лицам, стоящим в два ряда вплоть до выхода.

Вслед за носилками к машине «скорой помощи» подбегает красивая темноволосая женщина в темно-красном платье с пышной юбкой.

— Не надо в больницу, — произносит она и начинает о чем-то говорить с врачами. Предлагает Нине поехать к ним с мужем, остаться на ночь. Они подежурят, последят за ней.

Она все еще в девственной стране, где ее охраняет дружелюбие чужеземцев.

— Ты меня не узнала? — Ева, костюмер из «Театральной лаборатории», помогает ей слезть с носилок и сесть в машину, которую Йоан поставил перед входом в театр. Конечно, она ее узнала. Ей только надо прийти в себя, прочистить мозги. Она безвольно позволяет усадить себя на заднее сиденье. Ева укутывает ей плечи пледом и садится рядом. Врачи довольны, что все так устроилось, и уезжают на пустой машине.

Она наслаждается поездкой по городу. Тело после обморока стало необыкновенно легким, исчезли все душевные и физические барьеры и нервозная эгоцентричность, державшая ее за закрытыми дверями, вдали от людей. Ева расспрашивает о работе, сетует, что они давно от нее ничего не слышали. Йоан оборачивается и кивает в подтверждение слов жены. Лицо бледное, черты обострившиеся, взгляд привычно несчастный и голодный. Словно не может покинуть сцену, думает она, прямо как пожилая пара, увозящая в путешествие атмосферу своей гостиной.

— Не знаю, на что уходит время, — отвечает она уклончиво, избегая говорить о работе. Не представляет, что когда-нибудь снова станет писать.

Через четверть часа они останавливаются перед виллой в Розенвангет. Не снимая пледа, она опирается на руку Евы. Ей нравится чувствовать себя больным ребенком на попечении взрослых. Йоан предлагает перекусить на кухне. Они сидят на высоких барных стульях за узким откидным столиком. Уличная темнота отодвигается мощными галогеновыми светильниками, вмонтированными в потолок и стены.

Все мысли Нины занимает один вопрос: как ей отблагодарить этих двоих? Сможет ли она вернуть свой прежний долг? Или хотя бы показать, что не забыла о том, что они для нее сделали? И вот теперь — новый долг. Она начинает неприятным образом потеть. Тело — словно химический завод.

Ева устало отодвигает тарелку и говорит, что пойдет в кровать. Обнимает Нину, которая испуганно лепечет ей на ухо «спасибо».