Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков Страница 57

– Привет, Фил! Мы, кажется, с тобой еще не виделись.

Лучше бы он этого не делал, честное слово. Я с притворным чувством пожал его протянутую руку. Она была теплая и сухая. У Гены похоже отлегло от сердца. Но, блин, не даром я считался мастером пошлой интермедии. В следующий момент я с удивлением, переходящим в отвращение поглядел на свою ладонь и, словно бы стряхивая с нее что-то липкое, укоризненно протянул:

– Фу-у-у-у… Ген-н-надий!

Тут, как по команде началось что-то страшное. Так, наверное, стая шакалов набрасывается на маленькую овечку. Каждому хотелось получить свой кусочек от гендосовских окорочков. В кратчайшие сроки Гена был обглодан до зеркального блеска.

Когда Гена, наконец, понял в чем его подозревают, он страшно забеспокоился. Сначала он еще как-то аргументировал свою непричастность к инциденту в туалете. Ему тут же предъявили свидетеля обвинения – Валерьяна Кротова. Хотя свидетель на поверку вышел хлипковатым и отказался с уверенностью подтвердить свои показания, однако того, что он все-таки сказал, оказалось вполне достаточно. Логика была не женская, железная: «Если кто-то и дрочит в туалете на ноль-шестом, то это обязательно Гена». Заседание было закрыто.

Гена, чрезвычайно расстроенный таким исходом, убежал курить в туалет. Минут десять его не было. Когда же он снова появился в дежурке, казалось, что все успокоились и забыли об этой неприятной во всех смыслах шутке. Сотрудники пожирали свои припасы и трепались о всяких пустяках. Гена примостился у краешка стола, с явным облегчением вздохнул, и развернул свой сверток с бутербродами.

В этот момент в дежурку вошел Сергей Львович. С самого утра его не было в Галерее – он ходил проверять бдительность охраны на «восьмерке». Начальник смены, не торопясь, снял пальто, пригладил перед зеркалом волосы, затем принялся со всеми по очереди здороваться. Когда Сергей Львович подошел к Гене, он сказал с горечью:

– Гена!

– Что, Сергей Львович? – опасливо спросил Гена.

– Ну, и как же теперь с тобой здороваться, Гена? – Сергей Львович сделал характерные движения кистью правой руки. – Вот так, что ли?!

Гена чуть не в слезах вылетел из дежурки, в след ему неслось… Да что только не неслось!

Скажу честно, уже написана целая глава на тему «Как я изводил Гендоса в Третьяковке», правда, она называется не так, она называется «Моббинг». Это же ведь далеко не единичный случай был! Для затравки и вящей интрижки, могу сообщить, что числились еще следующие захватывающие эпизоды этого не прекращавшегося почти три года безобразия: «Гена и его новейший пиджак несуразной длины по колено», «Гена и объявленная ему благодарность от имени протокольного отдела Администрации Президента», «Гена и квартальная премия», «Как я хотел познакомить Гену со своей бывшей близкой подругой, и что из этого вышло», «Гена и два аборта за полгода в Административном корпусе. Матери плачут, отцы в ярости». Много было всякого в подобном игривом духе. И вроде бы по смыслу очень логично как раз сейчас и вставить эту самую главку – получилось бы аккуратненько и ненавязчиво. Но делать я этого не буду.

Дело в том, что не до конца рассказана история про то как Михаил Борисович Лазаревский возглавил нашу профсоюзную борьбу за гражданские права и честно заработанную плату. Поверьте, это было нечто совершенно грандиозное, эпическое рубилово Ивана – крестьянского сына с Чудом-Юдом на речке Смородине.

Полагаю, и даже осознаю, что кой-кому уже порядком настопиздил этот Михаил Борисович и его подвиги, но придется потерпеть, любезные поросята. Михаил Борисович, как все успели заметить, это вам не понюх табаку, но фигура с большим размахом крыл.

«Курант» в полном составе уже третий месяц посасывал лапу. Откровенно говоря, за такой длительный срок сосания лапа немного приедается, и хочется уже чего-нибудь более калорийного: колбаски там, мясца куриного диетического, котлеток каких-нибудь с чесночком, сахару, пирожных типа эклер и много другого. Для удовлетворения этих скромнейших запросов нужна самая малость. Если говорить прямо и без аллегорий, то нужны денежки. А денежек-то «Куранту» как раз и не платили.

«Курант» честно и добросовестно нес свою охранную службу. «Курант» каждый день открывал и закрывал Галерею в положенные сроки. «Курант» героически противостоял всякого рода проходимцам на двух металлоискателях. «Курант» с якобинской беспощадностью гонял нелегальных экскурсоводов. «Курант» с блеском проводил ВИП-визиты и прочие мероприятия повышенной сложности. Словом, «Курант» занимался важными и вне всякого сомнения полезными делами. Но как бы совершенно бескорыстно, вроде как на общественных началах. Народ по обыкновению своему безмолвствовал. Но счастлив ли был народ? Конечно, нет! Он был категорически несчастлив.

В конце концов всеобщее негодование достигло некоего предела, за которым согласно учебнику истории за восьмой класс следуют погромы, уличные беспорядки и поджоги загородных асиенд богатых ранчерос. Так оно и должно было быть. Но, к сожалению, загородных асиенд в поле зрения не наблюдалось, и ранчеросы в расшитых серебром сомбреро тоже не шибко путались под ногами. Потому бестолковые массы не совсем ясно представляли себе на кого им изливать свой яростный гнев.

Подкараулить, что ли директора Галереи В. А. Родионова и эдак эмоционально с ним побеседовать о превратностях бытия? Бессмысленно. Вряд ли Валентин Алексеевич вообще знал про «Курант» что-нибудь еще, кроме того бесспорного факта, что «Курант» как явление природы существует. Не интересовался он такими мелочами.

Хотя, знаете, однажды Родионов вдруг подошел лично ко мне и неожиданно завел разговор про мое житьё-бытьё. Дело было во время официального приема. Вернее еще до приема.

Мы с директором Третьяковки встречали почетных гостей и меценатов средней руки на парадной лестнице. То есть это он их встречал, жал им руки, мило им улыбался, а я так… Рядом стоял и делал вид, что я есть мощный секьюрити с большим «спецсредством». Между гостями образовалась пауза, которую Родионов решил заполнить полезной беседой в стиле «Ленин и печник».

И стал он у меня выспрашивать всякое душевное. Мол, как дела, служивый? Какие нужды? Платят ли зарплату? Детки не болеют ли?

Я ему по-солдатски прямо ответил, не стал юлить:

Дела, говорю, Ваше высокоброть паршивые.

Нужды – самые, что ни на есть, естественные.

Детей у меня пока еще нету.

А что такое зарплата – я и вовсе позабыл!

В общем, зарезал пресловутую правду-матку как молочного поросенка – от уха до уха. Добрейший Валентин Алексеевич покачал головой и обещал облегчить нашу долю. Последствий, по крайней мере положительных, эта беседа не имела.

Разумеется, Родионовым не исчерпывался список лиц, с которыми мы были бы не прочь потолковать о наших кровных. Он даже не Родионовым начинался. Была еще некая М. Зайкова – девушка с волчьими повадками школьной пионервожатой на ставке.