Исповедь пофигиста - Александр Тавровский Страница 57

До Бреста меня никто не имел. Ну, едет какой-то рыжий бомж до границы на ПМЖ и едет, с билетом и со своей жратвой. Все путем.

В Бресте я прошел паспортный контроль. Пограничник в будке долго читал мой паспорт.

— Вам перевести? — спросил я.

— Не-е-е… надо! — ответил он и свалился под стойку. Там он начал что-то перемешивать, отвратительно булькать и позванивать. Подымаясь, он уронил под стойку фуражку и, нагнувшись за ней, снова булькал и позванивал. Потом к нему приползли еще два мента, и они стали там под стойкой звенеть и булькать вместе. Наконец погранец прочитал мою фамилию и вернул мне паспорт.

— Счастливого прибытия на родину!

— На какую? — спросил я.

— На любую!

И вот я на таможне. На та-мож-не! Это ж уже почти заграница! Я расслабился, со мной это бывает, все-таки полжизни за рулем.

— На ПМЖ? И шо везем?

— Так видно же, что сумку. Ну, восемнадцать марок и десять долларов. Да, еще полпалки колбасы вареной. А котлеты я уже съел. А шо, нельзя?

— А дэ ж инши вэщи?

— Командир! Ну ты же видишь, что и все остальные вещи тут же, рядом с сумкой.

Прошмонали сумку.

— А дэ ж валюта? У дэкларацию можна занэсты тилькы пятьсот долларив.

— А у меня нет п’ятьсот долларив. Почему мне их не выдали вместе с декларацией?

— Допустим. А чому вы вывозытэ из дэржавы национальну валюту? Вот… раз, п’ять… аж тридцать три купона, не отмеченных в дэкларации.

— Командир! Ну где ты видишь тут валюту? А куда мне девать эти купоны, если остались?

— Виддайте их, напрыклад, мэни, я пэрэдам государству. А вывоз капиталив на Запад запрыщен.

— Так, командир. Отставить — государству! Бери их себе на память, кушай на здоровье, дорогой!

— Как же вы уезжаете назовсим без вещей и грошэй?

— А так, сдуру, взял и уехал. Там меня уже ждут, в лагере. Все за счет государства: баланда, роба, прогулки. Не веришь?

— Да! Там и в лагере хорошо!

Короче, я в Берлине. В поезде мне все бандиты мерещились: то Андрюха с телками, то Завадский с «БМВ». Я еще все время спрашивал молодюсеньких проводничек-украиночек: какие новости из Киева? Вдруг там переворот или внеочередные выборы коммуняк. Тогда — труба! Украинцы сразу закроют границу с Польшей, Польша — с Украиной, а Германия — и с Польшей, и с Украиной, и с Россией, и с Казахстаном, чтоб наверняка. И я останусь на ПМЖ на нейтральной полосе. Хорошенькое дельце!

А, все фигня! Я в Берлине, на Большой земле, на самой Большой земле. Но я всегда рано радуюсь, и от этого мне всегда везет. В этот раз повезло тоже. В Берлине меня никто не встречал — ни Коль, ни Шмидт, ни мой дружок Дирк.

— Лука, — спрашиваю себя, — ты звонил перед отъездом Дирку? Где Дирк, где этот чертов немец?

Звоню Дирку:

— Дирк! Я уже в Берлине. А ты?

— О, Иго! А я на работе. Почему ты приехал сегодня? Ты же сказал, что завтра. Ты немножко русский осел, да?

— Глупости! Я не могу быть русским ослом, даже немножко. Я сказал тебе, что приеду сегодня, хотя и не помню какого числа.

Я разменял в банке свои десять баксов и сразу на работу к Дирку. Он поздравил меня с приездом и повез к себе домой. Я пожрал и завалился спать, а Дирк отправился снова на свою работу. Каждому свое. После работы мы пошли с Дирком в ресторан. Спешить некуда. Что, регистрация? В хайме регистрация? Так это еще через всю Германию переть в Бад Пюрмонт. Что ж, я туда совсем трезвый доеду?

В ресторане Дирк меня угостил, там и за…реги… стриро… вались. Он меня постоянно угощал. Я у него раньше два года жил в его доме на крыше, когда работал на заводе «Ифа». Когда же это было? Или не было?

Перед отъездом Дирк дал мне полторы тыщи марок как бы взаймы.

— Иго, купи там себе машину, езди на ней сколько захочешь. Когда надоест, пригонишь ко мне, но за шрот больше тыщи не плати. Остальное тебе на мелкие расходы.

— О’кей, Дирк! У меня все расходы мелкие: брелки там, жвачка, игровые автоматы… Все верну с процентом. Жди!

Когда верну, не сказал, а он и не спросил. Ну, восточный немец не делец.

До Ганновера-Ханофы доехал быстро по самой короткой железной дороге. Но в Пюрмонте мой таксер заблудился в трех улицах и три раза кряду выезжал на одну и ту же заправку. Там его уже за постоянного клиента принимали, сказали, что если он еще раз сюда заедет и не заправится, сделают ему скидку.

Я дал этому чудаку телефон моего хайма. Ну, общаги, если хотите. Таксер попался фантазер — на всех языках шпрехал, кроме русского. Самый трудный язык, говорит. Он позвонил в хайм, а там вахтер-немец отлучился в туалет и вместо него трубку взял какой-то соотечественник из Питера. Таксер спрашивает по-немецки:

— Это русский хайм?

— Да! Хаим, слушает, говорите!

А что тут скажешь? Но все же мы прорвались, к хайму подлетели по-русски: с ревом, с… песнями. «Мерс» же!

Первая рожа, которую я увидел, была Забина, восточная немка, ну, самая главная немка в хайме, главней мужиков. Так с сигаретой и вывалилась из окна. Август был, тепленько. Она по-русски хорошо шпрехала. А тут — полный коллапс: ни здрасте, ни до свиданья. А как же! Еще один бедный еврей на ПМЖ прикатил на «мерсе». Ее еще что удивило: еврей совсем бедный, а весь его багаж — старая сумка с наклейками. Обычно так не бывает, особенно когда еврей — азербайджанец.

Короче, выхожу Я из «мерса», у двери стоит дед — ну, вылитый немец. Курит. Я открываю свой походный справочник самых коротких немецких выражений, ищу, что сказать, как поприветствовать, чтоб не спугнуть раньше времени. Сразу не нахожу и говорю про себя:

— Твою мать! Где же это слово…

А он с таким зверским русским акцентом советует:

— Да говоры по-русски, не мучься.

— О, так вы еще и русский, дедуня?

— Тут все русские, окромя немцев.

— Так я, дедуня, туда приехал или не туда?

— Да туда же! Мать твою нехай!

Ну, так здравствуй, родина евреев Германия! Я даже захотел всплакнуть, но вместо этого спросил:

— Дед, а дед, а куда же тут обращаться, чтоб приняли что ли, зарегистрировали?

Захожу вовнутрь. Хайм как хайм, но за стеклянной перегородкой сидит такой здоровенный дядька, черный, как цыган, сразу видно: немец. Куда только он меня не тыкал: и к Хельмуту за ключами от камеры, и за постелью, и к фрау Забине на регистрацию.

Забина мне дала бумажку с термином. Я должен был прийти к ней в десять ноль-ноль, а пришел в девять часов пятьдесят восемь минут с секундами. Какие дела! Она стоит за перегородкой и курит. Хрен знает, чем занята. Я стучусь. Она злится: