Зимний дом - Джудит Леннокс Страница 58

— Моя дорогая, прошло несколько недель — подумать только! — прежде чем я смогла нормально ходить…

— Доктору пришлось воспользоваться щипцами. У бедного маленького Роджера голова была такой странной формы…

Майя вернулась в зал. Играл оркестр; вокруг нее роились мужчины, умоляя потанцевать с ними. Она танцевала то с одним, то с другим, никому не оказывая предпочтения, позволяя угощать себя напитками и подносить зажигалку. Но затем чья-то рука легла на ее плечо, разлучила с партнером, и знакомый голос произнес:

— Ага, попались!

Чарлз вывел ее на середину зала.

— Ну, теперь я вас не отпущу, — пробормотал он. — Теперь вы моя и я никому вас не отдам. — Мэддокс посмотрел на Майю сверху вниз, и его тон тут же изменился: — Майя, что с вами? Вам плохо?

Майю затошнило; ей казалось, еще немного, и она потеряет сознание.

— Ничего страшного, просто немного устала, — сказала она и позволила Чарлзу отвести себя на балкон.

Там она села и сложила дрожащие руки на коленях.

— Бедняжка. Вы так побледнели…

— Чарлз, я же сказала, ничего страшного.

По дороге домой ей немного полегчало. Чарлз настоял на том, что войдет с ней в дом, а у нее просто не было сил отказать. Когда Мэддокс помог ей снять жакет и наполнил два бокала, Майя задумалась над тем, почему ее не влечет к нему. Других женщин влекло к Чарлзу Мэддоксу: Майя часто видела в их глазах желание. Он был высок, темноволос, голубоглаз — разве этого недостаточно, чтобы у любой закружилась голова? И только тут до Майи дошло, что Вернон вытравил из нее такие желания. Мысль была неприятная. Единственными мужчинами, с которыми она чувствовала себя непринужденно, были Лайам и Хью. Они с Лайамом достигли взаимопонимания, а Хью был братом Робин и, следовательно, ее, Майи, другом. Видимо, она так и не сумела полностью избавиться от Вернона: он все еще пытался влиять на ее жизнь.

— Майя…

Она поняла, что Чарлз что-то говорил, и улыбнулась:

— Прошу прощения, я задумалась. Что вы сказали?

— Что вы работаете на износ. Такая красивая женщина, как вы, не должна выбиваться из сил. Это несправедливо.

Она попыталась объяснить:

— Но мне это нравится. И неплохо получается.

— О да, конечно. Но у вас есть хорошие помощники. Лайам Каванах знает свое дело.

— Чарлз, вы чересчур опекаете меня, — небрежно сказала Майя.

Мэддокс посмотрел на нее с удивлением:

— Я не хотел вас обидеть. Вы кого угодно можете заставить ходить по струнке.

Она беспокойно встала, начала опускать шторы и услышала его слова:

— Майя, я хочу, чтобы вы поняли… Я всегда буду рядом. Если вам понадобится помощь, только скажите.

— Очень мило с вашей стороны, дорогой, — рассеянно ответила она.

И тут Чарлз выпалил:

— Вы ведь знаете, что я без ума от вас, правда?

Майя остановилась у окна и начала заплетать в косичку длинные шнуры с кисточками.

— Я обожаю вас, Майя.

Но Майя ощутила только смесь страха со скукой: это объяснение в любви пугало и злило ее. Что-то было не так. То ли жизнь с Верноном сделала свое дело, то ли она просто плохо старалась. После Вернона она не целовалась ни с одним мужчиной, не говоря уже о том, что ни с кем не ложилась в постель. А Чарлз Мэддокс был умен, хорош собой и обаятелен.

Майя повернулась к нему:

— В самом деле, Чарлз?

В его глазах вспыхнул темный огонь. Чарлз подошел к ней, обнял, наклонил голову и поцеловал в густые темные локоны и шею. А потом прильнул к губам.

Ее затошнило. Майя стояла неподвижно; ее глаза были открыты, но ничего не видели. Она ощущала солоноватый запах мужской кожи, бриолина и одеколона. Вернон тоже пользовался бриолином и одеколоном. Усы Чарлза кололи ей лицо так же, как усы Вернона; пальцы Чарлза впивались в ее спину так же, как пальцы Вернона. Его дыхание было дыханием Вернона, прижавшееся к ней сильное тело было телом Вернона… Когда Мэддокс отпустил ее и слегка отодвинулся, Майе показалось, что сейчас он скажет: «А теперь раздевайся и ложись в постель».

Но он этого не сказал. Посмотрев на Чарлза, Майя увидела, что желание, горевшее в его глазах, сменилось ошеломлением. Она наконец смогла пошевелиться — одернула платье, поправила руками волосы и вытерла губы носовым платком, пытаясь избавиться от всех следов его прикосновений. Когда она закончила, Чарлз все еще смотрел на нее, но было ясно, что никакого желания он больше не испытывает.

Наконец он сказал:

— О боже… Значит, вас это ничуть не интересует, правда? — Его голос слегка дрогнул. — Вас интересует только прибыль… Банковский счет… Деньги, одни только деньги…

Она не пыталась объясниться, заранее зная, что это тщетно.

— Чарлз, вам лучше уйти.

— Вы сука. Холодная сука.

— Уходите. Пожалуйста.

— Вы не способны испытывать нормальные человеческие чувства, правда, Майя? Не способны любить.

Мэддокс взял со стула брошенное туда пальто и вышел из комнаты. Потом хлопнула входная дверь, и до Майи донесся рев мотора и хруст гравия под колесами автомобиля.

Майя налила себе джина. Ей было холодно, голова раскалывалась от боли. Она с ногами залезла в кресло, накинула на плечи меховой жакет и сделала глоток. Похоже, он прав — она действительно не способна любить. Если и была когда-то способна, то Вернон отнял у нее это вместе с девственностью и самоуважением.

Начался шестинедельный прогон пьесы Гая под названием «От перекрестка налево». Сцена, на которой ее поставили, не соответствовала ожиданиям Фрэнсиса. Он мечтал о блестящей премьере в одном из театров Вест-Энда, однако играть пришлось в обшарпанном зале айлингтонской церкви. Впрочем, зал был полон: во-первых, Гай уже успел издать два сборника стихов; во-вторых, друзей Фрэнсиса хватило бы на три таких зала. Общенациональные газеты премьеру проигнорировали, чего нельзя было сказать о журнальчиках левого толка. Один из них назвал пьесу «Гневным обличением пороков капиталистической системы». В пьесе, написанной белым стихом и отступавшей от традиционной трехактной структуры, участвовал и хор в масках и полдюжины других персонажей. Все действие происходило на перекрестках, которые изображались с помощью разноцветных световых лучей. В конце пьесы лучи медленно поднимались вверх, образуя на заднике постепенно красневший крест, и главный герой, которого играл Фрэнсис, торжественно уходил в левую кулису.

— Умно, — сказал неистово хлопавший Мерлин и одобрительно кивнул Робин. — Социализм — это новое христианство.

Выходные Робин провела вместе с Фрэнсисом. Они приехали в Суффолк в субботу вечером, утром взяли напрокат яхту и неторопливо поплыли вдоль побережья. Робин держала руль, а Фрэнсис совершал сложные маневры с парусами и поперечными румпелями. Море было зеленым и прозрачным как стекло; в холодном ветре чувствовалось приближение зимы.