Адаптация - Валерий Былинский Страница 58

– По-моему, мужчине в наше время быть без машины стыдно. Это говорит о том, что он или неудачник, или живет в прошлом веке.

«В самом деле», – подумал я.

Наконец мы сели в каком-то кафе под тентом. Егор через каждые две минуты звал «Кристиночку» в художественную мастерскую Сергея, чтобы посмотреть там «шедевры живописи», и рвался поцеловать ей руку.

«Спасибо, – сверкающе щуря глаза, улыбалась ему Кристина, – мне что-то не хочется шедевров»

Когда она вежливо попрощалась с нами и неторопливо пошла к остановке маршрутного такси в свете красноватого заходящего солнца, я подивился тому, как же она была гармонично сложена – как идеально переставляла свои стройные ноги, перекатывала ягодицы, гордо и высоко несла голову на тонкой и нежной шее; и как же мне было противно внутри. Словно напился какой-то тошнотной мути, и все не мог, да и не хотел выблевать из себя эту муть, надеясь почему-то, что тошнота ложная и вот-вот пройдет.

– У тебя презервативы есть? – перегнулся через стол ко мне Егор.

– Нет. А что?

– Надо в ночнике купить. В баню сходим. Там типа сауны, душ, бассейн, стол, где посидеть. Апартаменты отдельные с альковом. Девочек снимем, по сто гривен за час всего. У меня там Катюша знакомая, юная мадам с во-от с такой грудью, – показал Егор руками. – Я один раз ее уже заказывал, правда, кончить не смог, выпил лишнее. Но зато пообщались.

Покачиваясь посреди проспекта, Егор позвонил по мобильному, заказал два часа в бане. В круглосуточном магазине мы купили все необходимое для культурной программы. Потом пошли пешком по проспекту – баня была рядом. Егор позвонил в ворота, сообщил ответившему через переговорное устройство голосу, что нас ждут. Мы спустились по лестнице в отделанное деревом помещение.

«Садитесь, ребята, сейчас подвезут девочек, – сказала встретившая нас женщина с выражением лица, о котором нельзя было сказать, приветливое оно или равнодушное. Единственное, что точно было в этом лице – работающая на средних оборотах энергия.

Сев за стол, мы распечатали водку и стали ее пить, смешивая с апельсиновым соком. Егор говорил о том, что хочет бросить заниматься пиаром молочных компаний и снять фильм. Художественный большой фильм, не сериал, – говорил он. – Такой, где все люди прекрасны.

– Там все будет прекрасно, и пейзажи, и люди, и отношения. Без конфликтов, – объяснял мне Егор.

– Так не бывает, – возразил я, – жизни не бывает без конфликтов…

– Бывает! – запивал Егор апельсиновым соком водку. – Просто все конфликты от гордыни… Ты подумай, если убрать гордыню из всех нас, – он махнул рукой, словно отрубил мечом невидимую голову – и все, наступит идеал!

– Тогда назови свой фильм «Рай», – сказал я. – Только будет ли он интересен?

– В смысле?

– Ну, будет ли нескучно досмотреть его до конца?

– А жизнь до конца интересна? – захохотал он.

– Так у тебя же фильм, – поправил его я.

– Нет, у меня рай, – напомнил он. – Там будет тотально все хорошо.

Вошли девочки. Их было пять или шесть, среди них была Катя, которую Егор нахваливал. Грудь у нее была действительно большая. В ее глазах не было проблеска сомнения или неуверенности, она напоминала мягкую, отключенную от электричества игрушку – поэтому, наверное, я не захотел выбирать ее. С некоторых пор я стал принимать сомнение за искренность.

Я выбрал другую девушку – постарше, – ее глаза смотрели на меня, как два увядших, но живых цветка. Такие цветы я видел однажды в лесу, неподалеку от Ялты, когда мы с моей женой и с друзьями – с бородатым и хиппующим тогда еще Егором – ходили в поход по крымским горам. Тогда я сказал Лене: «Слушай, видишь какие цветы? Как два глаза в сухих волосах травы». Я спустился с тропинки в овраг, чтобы сорвать для жены эти цветы. Она просила: «Не надо». Но я все равно сорвал цветы, и глаза сразу увяли, до Ялты мы их не донесли.

– Как тебя зовут?

– Света.

– Что будешь пить?

– Вот это. Немного… – она указала на мартини.

Света тоже напоминала Джин Сиберг, только ростом повыше. Мы вовлекли ее в разговор о фильме «Рай». Спросили, интересно ли будет ей смотреть такое кино.

– Разве мы живем для интереса? – спросила она. У нее были короткие, сухие, похожие на желтую траву волосы, из которых синели два глаза-цветка. На щеке, ближе к губе, большая родинка. Когда она подошла ко мне и я взял ее за кисть, у меня задрожала рука. Было в ней что-то настоящее и в то же время болезненное – словно медленный выплеск тоски. Неужели только в надломе, в неудаче женщины могут быть мне близки? Но как же тогда фильм по имени «Рай», где не существует проблем?

Я стал наливать ей мартини, себе водку. И быстро два раза выпил. Мне быстрее хотелось забыть то, что будет потом, еще до того, как это случится. Я снова себе налил.

– Так быстро? – спросила она то ли смущенно, то ли задумчиво. И, словно боясь отстать от меня, со смиренной быстротой опустошила свой стакан с мартини.

За шторой стояла огромная кровать, дальше – проход в бассейн и сауну. Я вошел в холодную воду бассейна, Света, дрожа плечами, ступила в воду за мной. Опустив голову, она двигалась следом за мной, словно домашнее животное. Так же по очереди мы приняли душ. Света дрожала, хотя вода была горячая.

«Хочешь, иди в сауну», – сказал я. Она покачала головой. Я взял ее за жесткие светлые волосы и поцеловал в шею. Она взглянула на меня виноватыми глазами, опустилась на корточки и, приткнувшись губами, одела мне презерватив. Я кончил глубоко и тепло – словно вышли слезы. Затем вошел под душ, и там немного настоящих слез тоже вышло из меня.

Мы сняли покрывало с огромной кровати. Этот сделанный под фальшивый альков будуар напомнил мне виденную в детстве на почтовой марке картину Рембрандта «Даная». Там лежала на простынях обнаженная женщина, а в воздухе над ней застыл ангел. Возможно, на меня сейчас смотрела моя мать. Мне не было ни страшно, ни стыдно. Это было погружение в реку, смывающее все. Не хотелось сливаться телами. Я поцеловал ее в шею, в затылок. Она дрожала, покрывала быстрыми поцелуями мне лицо. В губы мы не целовались. Туман. Я понимал, что она проститутка, но ведет себя так, словно мы вдвоем в какой-то одинокой квартире.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– Много… – она потупилась. – Двадцать восемь. У меня и ребенок есть.

– А ты как живешь? – внезапно спросила она меня. Там, за шторой, лилось, как кровь из раны, застолье с разговорами про Ларса Фон Триера и Тарковского. Мы лежали голые на широченной кровати за красной шторой. Кто-то смотрел на нас сейчас сверху. Мы плавали в озере мерзкого и в то же время убаюкивающего чуда.

– А почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, ты сильно страдаешь, – сказала она.