В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин Страница 58

– Немного. – С усмешкой Иван Степанович взвесил газету на руке. – Фохт обещает четыре – один.

– Ух ты! – Серебряков присвистнул. – Многовато захотел. Стороженко заметил:

– Все-таки один-то планирует схватить.

– Ну, один… На дурика.

Иван Степанович свернул газету, сунул в карман.

– Пройдемся, что ли?

– Дождя бы не было, – с крестьянской озабоченностью молвил Стороженко, поглядев на небо. – Парит.

– По дождю, – усмехнулся Иван Степанович, – они нам и за месяц четыре штуки не заколотят!

Большой нарядный город разморило сухим послеобеденным зноем. Брели мужчины, держа в руках шляпы; головы и плечи женщин прикрывали разноцветные зонтики. Обвисла зелень на деревьях, обморочно опадала вода в фонтанах. Воробьи, прекратив возню в листве, расселись, обессиленно разинув клювы.

По тротуару, по самому солнцепеку, через силу тащилась старуха с крашеными волосами, в тугих коротеньких шортах и в сандалиях на синеватых склеротических ногах. Впереди старухи на поводке семенил мохнатыми ногами вялый обрюзгший мопс. Завидев фонтан, мопс остановился и, натягивая поводок, стал очарованно смотреть на серебристую, устало пульсирующую струю. Остановилась и старуха. Сонное журчание фонтана, блеск солнца на воде, зной от асфальта, как от сковородки, – жарко…

Оглядывая пустеющую улицу, Владик Серебряков совсем не к месту продекламировал:

«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…

Аптека. Улица. Фонарь…»

Но нет, аптека была – на той стороне над узкой дверью с угла Скачков разглядел вывеску с чашей, обвитой змеей.

Ребята постепенно разбрелись, вернулись в гостиницу. Иван Степанович наказывал по возможности держаться вместе. Мало ли… Сегодня в автобусе, когда возвращались с тренировки, Гущин произнес внушительное напутствие, заключив: «Не забывайте, где находитесь!» Безопасней было бы вообще запереть команду в отеле, но сейчас уже поняли, что сверхосторожная тактика заточения в четырех стенах приводит к «сгоранию» – сидя взаперти и не зная разрядки от упорных мыслей о предстоящих играх, футболисты съедают накопленный нервный запас раньше времени.

Остались в конце концов втроем: Серебряков, Скачков, Иван Степанович. Владик все тянул куда-то, все искал, высматривал чего-то, махал без устали по раскаленному асфальту длинными журавлиными ногами, покуда не признался, что мать с отцом, узнав о его поездке в Вену, обрадовались, всполошились и наказали ему обязательно, обязательно побывать… а вот где побывать он и забыл!

– Если честно говорить, – Владик усмехнулся, – я же почти родился здесь. Не знали? Ну, не совсем здесь, в поезде, едва границу переехали. Мать молодец – дождалась. А то, представляете, так и в паспорте стояло бы: «Место рождения – Австрия».

Иван Степанович заинтересовался:

– Фронтовики?

– Ну да! Я и сам, если разобраться, фронтовой. Если бы не война, меня и на свете бы, наверное, не было. Познакомились-то они на фронте.

– Четвертый Украинский, – сказал Иван Степанович. – Драчка тут была. А я на севере, на Волховском. Но в Германии тоже постояли. Месяцев, однако, восемь. Разговаривать научились вполне свободно.

Иван Степанович с командой «Правое плечо – вперед!» заворотил обоих своих спутников к распахнутой двери невзрачного кафе.

– Зайдем, сядем. Хоть ноги вытянем.

Дверь кафе, чтобы не закрывалась, была подперта половой щеткой. К двери вели две каменных, истоптанных посередине ступени, но с порога вниз ступеней оказалось гораздо больше и, может быть, поэтому в узком полутемном помещении казалось прохладно, даже влажно.

– Ну-у… совсем другое дело! – провозгласил Владик. – А что, если нам грамм по двести кока-колы выпить? Подтонизируемся малость.

Завидев свежих посетителей, человек в жилетке и переднике, дремавший за мерцающей бутылками стойкой, сполз с табурета и принялся вытирать прилавок тряпкой, выставлять рюмки. Помещение освещалось в основном из двери, потому что крохотное окошко, пробитое высоко в толще стены, заросло многолетней сажей. Под окошком, за столиком, сидели какие-то незапоминающиеся люди – со света и не разглядеть. Скачков обратил внимание, что громкий возглас Владика на пороге заведения заставил всех их разом повернуть головы, и они долго, пристально всматривались в них, пока Иван Степанович, задержавшись у стойки, что-то вполголоса втолковывал человеку в жилетке.

– О, оранжад! – обрадовался Владик, когда Иван Степанович в обеих руках принес полдюжины желтоватых бутылочек. – А кока-колы нет? Ну, да и это здорово.

После жары и жажды было приятно расположиться в прохладе, расслабить все тело и никуда не торопиться. Прохладный подвальчик смахивал на пенал, шириною в один столик и проход сбоку. Свод из древнего камня вычернен сажей и трубочным табаком, стены исковыряны, избиты, – не бутылками ли, пущенными в чью-то голову? Вообще, если приглядеться как следует, дневная пустота подвальчика была обманчива – в вечернее время, видать, было тут беспокойное для полиции место.

Потягивая из бутылочки, Иван Степанович пустился в воспоминания. С венскими командами, рассказывал он, советские футболисты встречались еще в двадцатых годах, в начале тридцатых. Тогда на весь мир гремело имя великолепного вратаря Руди Хидена. Долгое время Хиден выступал в профессиональных клубах Италии и Франции. Австрийцы всегда играли технично, красиво – недаром пошла слава о «венских кружевах». Недостаток «кружев» в том, что они мало результативны. На поле красиво, а счет маловат. Теперь австрийские команды как будто перенимают западногерманский стиль. Фохт, кстати, «кружев» не признает.

Незаметно, за разговором, прошло часа полтора. Иван Степанович глянул на часы и стал подниматься из-за стола.

– Идемте, хватит. Послезавтра на поле будет несладко. Придется попотеть.

Неожиданно он замолк и удивленно повел головой: в хозяйском углу за стойкой зашипела лента магнитофона и под каменным сводом помещения невидимый усталый голос запел с надрывом, со слезой:

Замело тебя снегом, Россия,

Закружило холодной пургой,

И печальные ветры ночные

Панихиды поют над тобой…

– Запись неважная, – сразу же определил Владик, продолжая вслушиваться.

Поймав взгляд Скачкова, человек в жилете и переднике за стойкой приветливо распустил многочисленные морщинки и умильно закивал висячим носом: битте шён! Он сообразил, кто заглянул к нему в подвальчик.

Надрывный голос затих, закатился в тоске и умер, магнитофон шипел, равнодушно подбираясь к следующей записи. В эту минуту за столиком в глубине подвала, у стены, раздался гром удара по столу, звяк посыпавшейся посуды и на улицу, напугав разомлевших, вырвался строевой, есаульский раскат команды:

– Вста-ать! Вы… р-рвань! Х-хамы!..

Шипение магнитофона прекратилось. Тягостную паузу заполнил изумленный голос Владика: