Град Божий - Эдгар Доктороу Страница 59

Что делает его жизнь окончательно невыносимой, так это корпоративное мнение о том, что он никогда не станет газетчиком высшего класса; ощущение горечи становится все сильнее, и он раньше времени выходит на пенсию.

Первый месяц он пребывает в глубокой депрессии, ему не хватает обычной рутины, тайного чувства обладания газетой, которую он всегда считал своей, не хватает ему и оскорбленного чувства собственного достоинства, мира сплетен, ежедневных взлетов и падений, маленьких побед и поражений. Паче же всего ему не хватает чувства пребывания внутри событий.

Правда, в то же время жизнь вне газеты расставляет все по своим местам, сводя все к разумной пропорции. Газета — это не мир, это подобие жизни мира, его войн, голода, дел, погоды, политики, преступлений, спорта, искусства, науки, распределенных по рубрикам и превращенных в плоские тексты на сложенных страницах газеты. И что теперь, если у него есть все это, но в сыром, неоформленном и ненаписанном виде! Он оказался выброшенным в измерения неопосредованной реальности.

Итак, теперь, подавленный тем, что он совершил поступок, о котором мечтал все годы наемного рабства, отстраненный от установлений, которыми жил, и столкнувшийся со свободой, этот человек, который никогда не ездил на общественном транспорте без билета, начинает вести себя совершенно вызывающим образом. Он перестает бриться, отпускает волосы и, притворяясь сумасшедшим, бродит по улицам, с удовольствием наблюдая, как люди от него шарахаются. Он грубо заговаривает с бизнесменами, выходящими из своих лимузинов возле отелей на Парк-авеню, хамит в магазинах и отпускает презрительные замечания в картинных галереях. Ночами он бродит по Вест-Сайду среди опор не обвалившихся до сих пор участков надземной железной дороги, снимает дешевых шлюх в обтягивающих юбках и таскается с ними по гаражам или имеет их в населенных блохами наемных квартирах Вест-стрит. Он делает все мыслимое, чтобы избавиться от груза шестидесяти лет, которые прожил по правилам.

Но все эти поступки не могут его изменить. Ненавидя себя, он страстно жаждет назначения, службы, радости получения зарплаты по пятницам, тоскует по товарищеским выпивкам в салуне. В отчаянии он начинает писать роман, но бросает его, не написав и тысячи слов. Он не может заставить себя позвонить своим все еще работающим друзьям. Он часами смотрит на телефон, ожидая звонка, хотя и знает наверняка, что телефон не зазвонит. Мысленно его товарищи уже написали некролог и ждут, когда настанет момент для его печати.

И только когда он начал подумывать о том, чтобы позвонить бывшей жене, этот человек понял, что его жизнь висит на волоске. Он задумывается всерьез. Ему в голову приходит план, одной мысли о котором вполне достаточно, чтобы снова почувствовать себя живым.

Он решает, что газеты всегда рассказывают истории, которые заведомо не имеют конца. Не бывает конца у материалов о биржевых спекуляциях или в статьях о соперничестве между разными странами. Все эти истории не закончены — борьба медведей и быков, круговорот войны и мира. После проведения выборов кто-то выигрывает или проигрывает, партии усиливают свое большинство или, наоборот, теряют большинство, и все это находится в постоянном движении, меняется, колеблется, все временно, любые законодательные установления со временем теряют силу, поскольку руководители игнорируют закон, или пренебрегают им, или просто вносят в него поправки. Выигранные или проигранные игры сменяются другими играми, чемпионаты растворяются в небытии после проведения следующих чемпионатов, космологи в научных колонках дают объяснения строению вселенной, и каждая их следующая статья противоречит предыдущей, геологи периодически увеличивают возраст Земли, предприятия покупаются и продаются, конфискуются и перепродаются, сливаются, терпят банкротства, переименовываются, восстанавливаются. Человеческая предприимчивость раздвигает пределы, пульсируя амбициями, которые никогда не будут удовлетворены.

Верно и то, что происходят судебные процессы и ответчики признаются виновными или невиновными. Естественно, есть и лебединая песнь некрологов. С другой стороны, есть такие умершие, как, например, король Леопольд, Гитлер, Сталин или Пол Пот, дело которых не может быть закрыто в силу одного только простого факта, что они умерли, не дождавшись суда. Обычная смерть не может быть достаточным воздаянием в таких случаях. Это не конец дела, когда такие люди умирают естественной смертью, не выслушав приговор, который бы стал воплощением святости морального закона вселенной. Сам факт их смерти прискорбен, если им не было предъявлено обвинение внушающим благоговейный трепет голосом вдохновенной Богом цивилизации.

Правда, закон вряд ли может обрушить на голову таких тварей адекватное для их преступлений наказание. Лично я отправил бы их в самый последний, самый нижний круг ада и поместил бы их в ледяную сердцевину, где бы они оказались в чешуйчатых лапах самого Сатаны, который на протяжении миллиардов лет станет дышать им в лицо своим опаляющим, сдирающим кожу смрадным дыханием и изблюет на них живую мерзость вроде червей или навозных жуков, постепенно замораживая их до тех пор, пока они не будут полностью поглощены его отвратительным бытием…

Бывший сотрудник «Таймс» приходит к выводу, что профессиональный цинизм репортеров зиждется исключительно на незавершенности их историй, особенно в тех случаях, когда юстиции не удается свершиться вовремя, и меч правосудия бессильно повисает в воздухе.

Он решает, что в нем необыкновенно сильно желание завершить какую-нибудь из подобных историй. Годы работы на этом поприще наградили его соответствующим моральным даром. Время, которое он проработал журналистом, не пропало зря, он знал, что такое обман и рационализация, а также праведность, которую проявляют, творя зло или покрывая его. Он и сам, работая в газете, курировал некоторые сюжеты, которые могли быть завершены, но так и не были доведены до конца. И по какой причине, если не из желания получить новое, еще более интригующее задание? Но теперь он станет человеком, закрывающим дела.

В состоянии торжественной радости и лихорадочной решимости, он звонит своим бывшим коллегам, которые, решив, что имеют дело с тем же бесцветным слабаком, которого они знали раньше, не сумели отказать ему в коллегиальной любезности и согласились показать ему некоторые материалы. Меньше чем через день он выбрал истории, годные для завершения.

Первой была история о бывшем унтершарфюрере СС, живущем в Цинциннати.

* * *

Когда Сара и Пэм прилетели в Вильнюс, Джошуа Груэн был еще жив. У него был перелом основания черепа, переломы рук и нескольких ребер. Одно легкое спалось, и у Джошуа началась пневмония. Американский поверенный в делах встретил Сару и Пэма в аэропорту и на своей машине привез в больницу. Сара сразу же поставила под вопрос адекватность медицинской помощи, но в конце концов ей пришлось согласиться, что состояние мужа делает слишком опасным его перевод куда бы то ни было. Он был в коме. У Сары спросили разрешение на трепанацию для снижения внутричерепного давления. Пэм сидел с Сарой Блюменталь в коридоре у входа в операционную. Он рассказывал, что она не плакала и не разговаривала, просто смотрела в пол. Они прилетели из аэропорта Кеннеди во Франкфурт, потом два часа ждали своего самолета и, прибыв в Вильнюс, сразу же поехали в больницу. Пэм полагал, что утомление после тяжелого пути подействовало на Сару, как седативное лекарство. Он рассказал, что сидел закрыв глаза и молча молился, чтобы Джошуа остался жив, но думает, что Сара, вероятно, не молилась.