Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева Страница 59

– Ах, Пепа Ванхох, неужели ты не рада меня видеть?

– Рада, – ответила я, и это было правдой. Он засмеялся. – Только ты рановато появился, командир. Видишь, волосы еще не выросли, – я стянула простыню, а потом и вовсе вылезла из постели. – Подвига не свершила. Так что могу предложить только чаю.

– Не откажусь!

Я завозилась у своей небольшой кухоньки, разместившейся в одном из углов моего дома.

– Я пришел тебя похвалить, с первой частью задания ты справилась отлично, – сказал он мне в спину.

– Значит, будет вторая?

– Обязательно.

– Что я должна делать?

– Пока ничего. Живи как живешь, у тебя это неплохо получается.

Чай был готов, и я поставила на столик две чашки. Серхио положил сахар и начал аккуратно размешивать его ложечкой.

– Если я выполню задание, вы отпустите меня?

– Отпустим? – удивился Серхио. – А куда тебя отпускать? Разве тебе здесь плохо? У тебя появились друзья, почитатели даже, собственный дом и работа. Что еще человеку надо для счастья?

– Свобода!

– Свобода нужна не только тебе, но и всей нашей стране. А ты же полюбила нашу страну?

– Да. У вас очень хорошая страна.

– Ну вот! А что тебе делать в твоей скучной дождливой Голландии? Или ты что-то или кого-то вспомнила?

– Нет!

– Слишком быстро ответила, – засмеялся Серхио. Хорошо, что в комнате был полумрак, и он не увидел, как я покраснела. – Кстати, я принес тебе подарочек, – он протянул мне толстую книгу.

Я взяла ее и прочитала название:

– Испано-голландский словарь.

– Может, это подстегнет твою память, Пепа!

Я взглянула ему прямо в глаза, и очень мне захотелось запустить этим словарем в его довольную рожу, но вместо этого я злобно заявила:

– Какой же ты противный. Я тебя разлюбила. Проваливай.

Он только засмеялся. Мне стало совсем хреново от собственной беспомощности, я плюхнулась на кровать, отвернулась к стене и натянула простыню на голову.

– Ну-ну, я ухожу, не злись, тебе надо беречь силы для спектакля. Кстати, весь город взбудоражен, и товарищи одобряют твою затею. Может быть, нужна помощь?

– Еще как нужна! – Я вскочила с кровати, разом забыв обо всех обидах и тревогах. – Мне просто необходима бархатная ширма и хотя бы пять фонарей!

– Объясни конкретно!

Я схватила листок бумаги и торопливо начала объяснять и записывать размеры. Серхио внимательно слушал. Взял листок с моими записями.

– За день до спектакля все это у тебя будет.

– Спасибо!

– Удачи!

– До свидания!

Он вышел. А через несколько секунд я тоже выскочила на улицу. Было темно.

– Ты уже ушел?

– Нет! – Ответ прозвучал откуда-то из-под деревьев, и я быстро пошла на голос.

Глаза мои не привыкли к темноте, я ничего не видела, но куда идти знала хорошо, и шла быстро и смело. В результате просто-напросто наткнулась на него.

– Ой! – сказала я от неожиданности, а его руки вдруг обвились вокруг меня и прижали к себе. Я вздрогнула.

– Серхио! Если ты обо мне что-то знаешь, не можешь ли ты сообщить моим друзьям, что я живая, если у меня, конечно, есть друзья.

– А родители?

– Родителей, похоже, нет.

Он помолчал, а потом поцеловал меня в губы. Я ответила так горячо и бурно, что самой стало стыдно. Потом отошла, передернулась, как собачонка, и сказала:

– Уходи, а то я тебя изнасилую.

Но его, похоже, уже не было. Растворился в темноте.

«Камино Хусто» не подвела. За день до спектакля приехал грузовичок с четырьмя молчаливыми индейцами, и под моим руководством они натянули прекрасную черную ширму и установили фонари. Почему-то никто меня не спросил, что это за люди и с чего вдруг они беспрекословно выполняют мои указания. Хотя смотреть на последние приготовления к спектаклю собралось много любопытных. Они восхищенно глазели на черный бархат, но я поставила табличку с надписью «Не подходить. Опасно!» и обозначила колышками черту, за которую посторонним никак нельзя. Мои юные артисты поднимали такой крик, если кто-то хотя бы приближался к пограничной линии, что нарушитель испуганно отскакивал.

Все мы, конечно, очень волновались и ни о чем, кроме спектакля, думать не могли.

И наконец настал вечер премьеры. Народу собралось видимо-невидимо. И уже по шуму перед началом я поняла, что все будет хорошо – очень уж благожелательно были настроены зрители. Аплодисменты раздались, как только заиграла музыка и осветились наши нехитрые декорации, а уж когда появились поросята – вообще воцарилось безумие.

Мы никак не могли начать говорить – зрители так хохотали, хлопали в ладоши и топали ногами, что в принципе можно было уже дальше и не играть.

Мои маленькие артисты совсем растерялись и чуть не плача глядели на меня.

– Все отлично, пусть побесятся, только говорите чуть громче и медленнее, чем на репетициях, – успокоила я, и они закивали.

Ну что сказать? Вместо тридцати минут спектакль длился полтора часа. Потому что зрители все время вмешивались в действие. Как только заговорил первый поросенок – раздался душераздирающий женский вопль:

– Маноло! Люди, это мой сын Маноло! Ему восемь лет! И все стали дружно орать:

– Маноло молодец! Отличный пацан!

Мамаша Наф-Нафа разрыдалась от гордости за сына и закричала:

– Сыночек! Я здесь! Твоя мама видит тебя!

Бедный Наф-Наф не выдержал и заорал сердито:

– Мама! Замолчи, ты нам мешаешь!

– Молчу, молчу, сыночек! – и весь остаток спектакля она сидела тихо.

Родственники других поросят оказались не менее чувствительными, и когда узнавали голоса своих детей, начиналась вакханалия родительской любви. Поросята уже не стеснялись сердито покрикивать на счастливых родственников.

Еле-еле мы доползли до строительства домов. Тут нас замучили советами, отличились мужчины. Двое даже поссорились – выдержит дом из тростника порыв ветра или нет. Опять пришлось призывать зрителей к порядку. Мы за своей ширмой успокоились и развеселились – поняли, что успех уже в кармане и зрительный зал хоть и беспокойный, но управляемый.

Крокодила играли сразу трое, он был очень большой. Голову со страшной пастью держала я, туловище поддерживал крепкий паренек по прозвищу Чика, хвостом работала бойкая девочка десяти лет по имени Ракель.

Озвучивала крокодила я сама, почему-то мне пришло в голову, что раз у него такая огромная пасть, говорить он должен, растягивая слова. Наши невменяемые от чувств зрители решили, что это американский акцент, и как только Крокодил произнес свои первые слова, все с ненавистью закричали: «Гринго! Гринго!» – и в куклу полетела всякая гадость. Я испугалась, что испортят нашу драгоценную ширму, и резко заявила, что если хулиганство не прекратится, спектакль будет остановлен.