Паранойя - Виктор Мартинович Страница 59

Никакого отопления, кроме пива, водки и микропечи, на которой можно жарить блины, в палатке не предусматривалось, и именно поэтому барменшу и единственную официантку этого места было сложно не только запомнить, но и просто рассмотреть из–за свитера, шарфа, меховой шапки, надвинутой на самые глаза.

Дэн, конечно, не появился ни через пятнадцать минут, ни через полчаса. Анатолий взял себе зеленого чая — порция стремительно остывающего кипятка в пластиковом стаканчике, с фронтовым конвертиком, который полагалось развернуть, выпростать, окунуть. Пакетик чая сразу же наполнил его стаканчик болотной тиной, запахло то ли рыбой, то ли костром, и он с удивлением нашел, что чай довольно неплох. А еще он нашел, что за плексигласовым окном палатки видна балюстрада над фонтаном, и на этой балюстраде стоят он и она, и эти двое обнимаются, и смотрят вниз, а он стеснительно отстраняется, а она все льнет, льнет к нему, и они смеются, и они любят друг друга, и увидеть бы их лица, и этот чай так обжигает щеки, так горячо становится щекам от этих тоненьких соленых полосочек, тянущихся от глаз к кончикам губ, но нет, к черту, к черту, скорей утереть тыльной стороной мерзнущей ладони.

Дэн ворвался в кафе со всей стремительностью Дэна. Полупальто, капюшон байки, на шее маятничками — два крохотных наушника, из которых стрекотанием кузнечика — электронная «колбаса». Он сразу же бочком, как после быстрого бега, завалился на лавку напротив Анатолия и быстро заглянул под стол. Таких повадок у Дэна никогда не было, и Анатолий, приподняв бровь, уже вытаскивал батарею из телефона.

— Сейчас я себе пивка возьму, — снова вскочил Дэн. — Ты будешь?

Анатолий кивнул на чай, сгруппировавшиеся вокруг выжатого пакетика остатки которого успели уже, кажется, тронуться ледком.

— Чего лютуешь? Епитимья? Ни сантиметра в рот? Эй, может, все–таки по пиву? — Дэн уже садился с избыточно налитым, проливающимся пластиковым бокалом.

Анатолий скривился и, не вполне подумав, выдал комментарий:

— Да ну, брат… Это ведь даже не пиво — «Наливария». Сладкое такое. Я понимаю, что солод здешний, что по–другому у нас нельзя — пивоваров садят, но почему я должен впускать в себя эту «продовольственную безопасность»? И что вы все так на пиво наседаете? Ты еще скажи, что большой поклонник моего таланта…

— Я, Тол, большой поклонник твоего таланта. — Дэн уловил, кажется, какой–то оттенок в интонации Анатолия, на который ему следовало бы обидеться, но не до конца понял, что это за оттенок и почему обижаться. — Иначе бы жопу не подставлял. А что такое?

— Да… Предлагали мне уже пиво это пить, в похожих примерно условиях.

— Ах, да. Ты как сходил–то?

— Нормально. Нормально, Дэн, сходил.

— Тебя этот Иваныч насчет протокола проинструктировал? Читал внимательно, под чем автограф оставил?

— Дэн. Не было никакого протокола.

— Вот сейчас ерунду сказал. — Дэн до такой степени был уверен в своей правоте, что не стал даже слушать ответ Анатолия, а полез отключать плееер, рассчитывая, что тот начнет отвечать, но потом вспомнит, как было на самом деле, и поправится.

— Дэн, я понимаю, что это странно, но протокола не было.

— Чувак, эти дяди без протоколов не работают. У них протокол — основная форма отчетности. Есть протокол допроса, беседы, дознания — был допрос, беседа, дознание. Нет протокола — значит, следак вместо положенной работы на футбол ходил. Так что не пори пургу.

— Дэн, в том–то все и дело, что меня об этом предупреждали. За пивом, кстати. Но не было протокола!

— Тогда я не вкуриваю что–то… — Дэн заправил пучок своих дредов в капюшон байки. — Нет, не склеивается. А с каких болтов он тебя к себе тогда звал? Разболтал ты чего–то?

— Да нет, не говорил я особо. Скорей он — много говорил. Даже слишком много.

— Ой, слушай, вот не надо этих словоформ! «Слишком много». Сколько конторе нужно было, столько и говорил. Ладно, свернемся. Я не буду в эти мазы лезть, я тебе только одну штуку скажу, чтоб ты сам все прокоцал. Вот какой смысл основной был из всего сказанного? Что вот в голове у тебя осталось после беседы? Ну, основное?

— Что меня подозревают в тяжком преступлении.

— Ну это нормально, Тол! Так всегда после беседы с МГБ! А что особенное? Что, кроме этого, главное?

— То, что подписку о невыезде не взяли?

— Я не спрашиваю. Я скорей предлагаю тебе подумать.

«Да, — сказал себе Анатолий, — я подумаю. Подумаю над тем, почему меня вызывали лишь для того, чтобы сообщить, что с меня не взяли подписки о невыезде. И что я могу ехать, куда мне вздумается. Пока могу ехать. Пока. А стало быть, должен немедленно. Вот так. Вызвали, чтобы предложить уехать. Как интересно!»

— Как вообще дела–то? — Дэн внимательно, очень внимательно смотрел на него. Хороший, вообще, парень, этот Дэн. — Тол, я не хочу тебя стращать, но выглядишь ты погано. Тебе ничего не кололи?

Анатолий покачал головой и сказал, чрезмерно проливаясь, как пиво:

— Человека, который составлял смысл всех моих вдохов и всех выдохов, девушку, которая называла мое тело «ее страной», «страной Анатолией», убили, ее больше нет в живых, она не отвечает, когда я заговариваю с ней, а подозревают в этом убийстве — меня, а мы очень погано с ней поговорили накануне, и это слышали соседи, готовые давать показания в суде. А потому, Дэн, дружище, как бы ты хотел, чтобы я выглядел?

Безусловно, сказал он это все про себя, про себя. Дэн хороший парень. Он молодец. Он много ему помогал. Он — на его стороне. И, поскольку нужно было что–то ответить, он сказал, кажется, вот так:

— Дэн, слушай, тебя не смущает, что ты вот, как они, пиво пьешь? Я когда с этим… Ивановичем встречался, он очень на пиво налегал… Это у вас… Институциональное?

— Тол, брат, пиво — это солнечный напиток, Джа в мире воды [7], ты посмотри, как он улыбается нам на просвет, а что до «Наливарии», так ни в одной стране мира нет такого сладкого, такого вместе с тем горького, такого не пенного пива! Оно бьет глобализацию по мошонке. Я имею в виду, глобализацию вкуса. Везде, от Джакарты до Мехико–Сити, вкус пива уже примерно одинаков, и только у нас он до слез самобытен. Не, брателло, когда речь заходит о пиве — я патриот!

Анатолий еще хотел спросить, видел ли Дэн трупы на местах происшествий, выезжал ли когда–нибудь с опергруппой на место преступления, чтобы лучше понять специфику работы в МГБ, и вел ли когда–нибудь допрос, и стрелял ли из оружия, но все эти вопросы были не то чтобы обидными, но — какими–то ломаными, больными. Он признался:

— Дэн. Если честно, я херовато сплю последнее время. И вообще. Ну ты понимаешь, что такое допрос МГБ. Но — спасибо тебе за все, дружище… Ты — не такой, как они, пусть даже работаешь с ними.

— К делу. К делу, Тол, — посерьезнел Дэн, и, по всей видимости, что–то из сказанного Анатолием ему не вполне понравилось. — Завтра в семь в филармонии — концерт симфонической музыки. До сегодняшнего утра никто ничего не подозревал, на него свободно продавались билеты, в кассах и у распространителей, как и полагается. Так вот, сегодня поступила информация, что Муравьев туда двинет. Продажу, конечно, отменили, билеты, проданные на два ряда до того, где будет сидеть Муравьев, и на два ряда после него, аннулировали.