Малек - Джон ван де Рюит Страница 6

Актерское мастерство просто супер. Мы делали всякие смешные вещи: изображали животных, грозу и булавки. Когда все перестали стесняться, стало просто здорово. Даже Верн правдоподобно изобразил змею, которая рожает чайку.

К сожалению, урок был испорчен, когда Ева заставила нас взяться за руки и сказать, что мы ценим друг друга и любим. Вид Гоблина и Саймона, держащихся за руки, оказался непосильным для Рэмбо, который вылетел из класса, плюясь от отвращения. Ева разрыдалась и сказала, что у нашего класса плохая карма (это объясняет, почему Геккон сломал руку). Затем она догнала Рэмбо и попросила зайти к ней в кабинет после занятий, где стала пытаться научить его медитировать.

19.30. Жиртрест на грани самоубийства. На ужин сегодня котлеты с жареной картошкой (ни соли, ни уксуса, ни томатного соуса). Весь ужин он убивал взглядом Верна и бормотал проклятия в свой тройной подбородок. В конце концов он вылетел из столовой, даже не прикоснувшись к своей картошке. Может, просто свет так падал, но готов поклясться, что Верн усмехнулся краем губ.

22.45. Берт разбудил меня и сказал, что снизу кто-то кричит: мол, мне срочный телефонный звонок. Сердце упало: я вспомнил про папу. (Неужели это его последний звонок перед тем, как он загремит в кутузку?) Спотыкаясь, я побрел к телефону и обнаружил над аппаратом записку: «Встретемся в чулане падлеснецей. Бешеный Пес». (С такой фирменной орфографией мог бы и не подписываться.)

Я прокрался мимо комнаты Гэвина, чокнутого старосты, что живет под лестницей, и со скрипом открыл дверь в чулан, немного похожий на склеп. В дальнем углу колыхалось пламя, и над ним стоял Бешеный Пес в окружении перьев. Он держал над газовой горелкой обугленный труп птицы, насаженный на вертел.

— Ты вроде говорил, что любишь голубиное мясо, — прошептал он и протянул мне поджаристую тушку. Я откусил маленький кусочек. Бешеный Пес кивнул, и я кивнул в ответ; так мы и сидели, кивая, мыча себе под нос и уминая диких голубей, под лестницей в полуночный час.

Проснулся, и меня сразу затошнило — то ли от голубей, то ли оттого, что сегодня мой первый матч по крикету.

10.00. Спустя несколько часов мучительного страха наша команда игроков (до четырнадцати лет) наконец вышла на поле в белой форме и голубых кепочках. Мы играли против команды колледжа Вествуд, участники которой явно намухлевали с возрастными ограничениями: их капитан, которому тоже должно было быть меньше четырнадцати, прибыл незадолго до матча на собственном автомобиле.

Первая же свирепая атака Бешеного Пса отправила одного из игроков в медпункт с трещиной ребра. К сожалению, им оказался не один из отбивающих команды противника, а наш тупой принимающий Стивен Джордж; он распластался, сбитый с ног яростно несущимся мячом, который приземлился в двух метрах от поля, врезавшись ему в бок, пока он смотрел в другую сторону. Но мы все-таки разгромили Вествуд на ста двадцати шести очках, а я выбил первую калитку для своей школьной команды.

В обед вернули приправы. Жиртрест обезумел от радости, умял пять порций лазаньи и стащил у Верна хлебный пудинг для полного счастья.

Я отбиваю последним; впрочем, меня это устраивает. Необходимость отбивать мяч наводит на меня ужас, особенно если играешь против шустрого подающего. Пробыв судьей все утро (и приняв несколько весьма сомнительных решений), Папаша удалился на скамейку под высоким дубом, чтобы выкурить трубку и досмотреть матч. После обеда он произнес проникновенную речь о том, как важно быть командой, и даже продекламировал целый отрывок из Шекспира, произнесенный, если ему не изменяет память, королем Генрихом V перед битвой при Азия-Нкуре. Он также пригрозил кастрировать нас в случае проигрыша.

Капитан команды противника (тот, что приехал на своей машине) — самый быстрый подающий из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Он выбил Стаббса, нашего первого игрока, вторым же мячом и вслед за ним тут же расправился с Адамом Лесли. Саймон восстановил справедливость, но, к сожалению, обрушил калитку. Дальше — больше: Стивен Джордж был объявлен «непригодным», поэтому мне пришлось отбивать девятым.

Мы набрали сто очков, до победы оставалось всего двадцать семь, и казалось, Саймона было не остановить: он уже набрал семьдесят шесть и был в непосредственной близи от блестящей сотни, когда случилась катастрофа. Звук оглушительного хлопка отвлек нашего лучшего игрока в тот самый момент, когда подающий бросил мяч, заставив его инстинктивно поднять глаза. За полсекунды колебания верхняя перекладина была выбита, а столбики калитки порушились. Я схватился за голову. Мы потеряли нашу звезду, и настал мой черед отбивать. Но самое худшее, я знал, что причиной того громкого хлопка могло быть лишь одно: ярко-зеленый «рено-универсал» 1973 года. Мои родители были здесь.

Папаша наградил убийственным взглядом моих предков, выходивших из машины (без всякого сомнения, жалея о том, что не захватил с собой винтовку). Мама в ярко-оранжевом летнем платье на несколько размеров меньше, чем надо, немедля замахала руками и окликнула меня. Я притворился, что ничего не замечаю, и занялся своими крикетными перчатками.

Вывалившись на поле, я не мог не слышать хриплые вопли: «Покажи им, Джонни!» Я был в ужасе. Отморозки в раскладных шезлонгах, откупоривающие бутылки вина, только что идентифицировали себя как мои родители. Я чувствовал себя несчастным и опозоренным, хуже того, мне было стыдно оттого, что я их стыжусь.

Проворонив первые четыре мяча (я их даже не видел), я чудом попал по пятому, срезав его на четыре перебежки. Здоровяк подающий из Вествуда побежал по полю, мрачно глядя на меня и позволяя разглядеть вблизи его намечающуюся лысину. Его следующей подачей был крутейший крученый мяч; просвистев мимо моего носа, он пролетел над головой охраняющего калитку и вылетел за линию границы поля. Сто десять очков — осталось еще семнадцать перебежек и один отбивающий — Бешеный Пес. Толпа мальчишек на траве увеличилась; и каждая перебежка сопровождалась свистом и торжествующими воплями. Я заметил, что Папаша прячется за деревом, пыхтит трубкой и выглядывает из-за ствола, как очумелая белка.

Медленно, но верно цель становилась ближе; я ловил и отбивал подачи вместе со своим партнером Шоном Греем и постепенно заработал нам сто двадцать три очка. Толпа торжествовала с каждой перебежкой, и страхи последней недели рассеялись — я ощутил удивительный вкус героического успеха. Это длилось до тех пор, пока мой средний столбик не обрушился под натиском самого здорового четырнадцатилетнего мальчика, которого я видел в жизни. Мое сердце упало, толпа охнула, и я поплелся в раздевалку. Подняв глаза, я заметил, что третий шезлонг рядом с родителями занял Папаша; он увлеченно показывал на кого-то пальцем одной руки, а в другой держал большой пластиковый стаканчик с красным вином. Тут все вдруг замахали и стали показывать на меня, крича: «Вернись, Малёк, вернись!» Я обернулся и увидел мистера Мудли (учителя биологии и по совместительству спортивного судью), который стоял с вытянутой рукой.

— Мяча не было.