Семь мужей Эвелин Хьюго - Тейлор Дженкинс Рейд Страница 6

– Так вы выставляете на аукцион платья. – Щелкаю ручкой, показывая, что готова слушать.

И тут она говорит:

– Вообще-то, я пригласила вас сюда под ложным предлогом.

– Извините? – Я почти уверена, что ослышалась.

Эвелин устраивается поудобнее и смотрит на меня.

– О продаже через «Кристис» кучки платьев и говорить-то особенно нечего.

– Но тогда…

– Я пригласила вас обсудить кое-что еще.

– И что же?

– Историю моей жизни.

– Историю вашей жизни? – Я совершенно обескуражена и изо всех сил стараюсь понять, о чем речь.

– Да, откровенно обо всем.

Откровения Эвелин Хьюго… это… это… Даже не знаю. Что-то вроде истории года.

– Вы хотите рассказать вашу историю через «Виван»?

– Нет.

– Вы не хотите…

– Я не хочу делать это через «Виван».

– Тогда зачем я здесь? – в полном недоумении спрашиваю я.

– Я собираюсь отдать свою историю вам.

Смотрю на нее и не могу понять, что именно она хочет сказать.

– Вы хотите рассказать вашу историю всему миру и сделать это через меня, но не через «Виван»?

Эвелин кивает.

– Ну вот, вы начинаете понимать.

– И что именно вы предлагаете? – Ситуация невозможная: одна из самых загадочных и знаменитых женщин во всем мире предлагает мне историю своей жизни – без всяких на то причин. Должно быть, я что-то упустила.

– Я расскажу вам свою историю так, что это пойдет на пользу нам обеим. Хотя, если уж начистоту, главным образом вам.

– И о какой же степени откровенности мы говорим? – Может быть, речь идет о каких-то ничего не значащих, отобранных ею эпизодах?

– О полной. Я расскажу вам всю историю, без купюр. Хорошее, плохое, злое – все. Можете выбрать любое клише, какое только пожелаете и которое означает «я расскажу вам абсолютно обо всем».

Стоп.

Мне уже не по себе, ведь я пришла всего лишь задать несколько вопросов о платьях. Я кладу блокнот на столик, на него – ручку. Все нужно сделать идеально. Роскошная, хрупкая птичка прилетела и села мне на плечо, и если я допущу хоть одно неловкое движение, она может взмахнуть крылышками и улететь.

– О’кей. Если я правильно вас поняла, вы хотели бы исповедаться во всевозможных грехах…

Что-то в ее позе, казавшейся до этого момента расслабленной и довольно-таки отстраненной, меняется. Эвелин наклоняется ко мне.

– Я не говорила ни о каком признании в каких-либо грехах. О грехах речи не шло.

Я подаюсь слегка назад. Испортила. Все испортила.

– Извините. Я неверно выразилась.

Эвелин молчит.

– Мне очень жаль, мисс Хьюго. Для меня это все немного… сюрреалистично.

– Можете называть меня Эвелин.

– О’кей. Итак, что дальше? Что именно мы будем делать? – Я беру чашку, подношу к губам и отпиваю самую чуточку.

– Мы не будем делать кавер-стори для «Виван» [4].

– Это я поняла. – Я ставлю чашку на блюдце.

– Мы напишем книгу.

– Мы?

Эвелин кивает.

– Вы и я. Я читала ваши работы. Мне нравится ваша четкость и лаконичность. Я восхищаюсь вашей серьезностью и деловитостью. Думаю, это пойдет на пользу моей книге.

– Вы просите меня написать вашу автобиографию? – Фантастика. Абсолютная фантастика. Вот и причина остаться в Нью-Йорке. И какая причина! В Сан-Франциско такое просто не случается.

Эвелин снова качает головой.

– Я дам вам историю моей жизни. Расскажу всю правду. А вы напишете о ней книгу.

– И мы поставим на ней ваше имя и скажем, что вы ее написали. Это называется гострайтинг [5]. – Я снова беру чашку.

– Моего имени на ней не будет. Я умру.

Я давлюсь кофе, и капли падают на белый ковер.

– Боже мой, – говорю я, наверно, чуточку слишком громко, и ставлю чашку. – Испачкала вам ковер.

Эвелин отмахивается, но в дверь стучат, Грейс просовывает голову и спрашивает:

– Все в порядке?

– Боюсь, я пролила кофе.

Грейс входит и идет к столику – посмотреть.

– Мне очень жаль. Все так неожиданно и…

Я перехватываю взгляд Эвелин и, хотя знаю ее не очень хорошо, все же понимаю, что мне предлагают помолчать.

– Не беспокойтесь, – говорит Грейс. – Я об этом позабочусь.

– Хотите поесть, Моник? – Эвелин поднимается.

– Извините?

– Здесь неподалеку одно местечко, где готовят отличные салаты. Я угощаю.

На часах почти полдень, и когда я волнуюсь, то у меня сразу пропадает аппетит. Тем не менее я соглашаюсь, потому что чувствую – это не просто предложение.

– Вот и отлично, – говорит Эвелин. – Грейс, не позвонишь в «Трамбино»? – Она берет меня за плечо, и минут через десять мы уже идем по чистеньким тротуарам Верхнего Ист-Сайда.

Воздух дышит холодком, и я замечаю, что Эвелин поплотнее запахивает пальто.

При солнечном свете признаки старения выступают явственнее. Белки глаз помутнели, кожа рук истончилась почти до прозрачности. Голубые прожилки вен, как у моей бабушки. Я так любила легкие, почти невесомые прикосновения ее утратившей пружинистость кожи.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что умрете?

Она смеется.

– Я хочу, чтобы вы опубликовали книгу как авторизованную биографию под своим именем, когда я умру.

– О’кей, – говорю я, как будто это самое обычное дело. Но потом осознаю, что нет, это безумие. – Не хочу показаться бестактной, но вы действительно хотите мне сказать, что умираете?

– Все умирают, милая. Вы умираете. Я умираю. Вон тот парень тоже умирает. – Она указывает на средних лет мужчину, выгуливающего мохнатого песика. Он слышит ее, видит, что она указывает на него пальцем, и только тогда догадывается, кто говорит. И в результате застывает с открытым ртом и выпученными глазами.

Мы поворачиваем к ресторану, спускаемся на две ступеньки к двери. Эвелин садится за столик в глубине. Ее никто не встречает. Она просто знает, куда идти, и предполагает, что все остальные тоже это знают. Подошедший официант – в черных брюках, белой рубашке и черном галстуке – ставит на столик два стакана с водой. Эвелин без льда.